Анатолий Афанасьев - Против всех

— Какой ты все-таки гад. — Роза Васильевна смотрела на Мышкина такими влюбленными глазами, что Егор тряхнул головой: не мерещится ли? — Да я лучше утоплюсь, как Хакасский, чем за тебя замуж пойду.

— Дело не в этом, — важно ответил Мышкин. — Пойдешь — не пойдешь, твоя воля. Надо предусмотреть печальные последствия такого шага. Покреститься необходимо, Розуша. От креста бес бежит, как от чумы. Мне знакомый батюшка говорил на лесоповале. Вдумчивый человек, мечтательный. Верил, крест спасет Россию. Я тогда несмышленыш был, не придал значения. Посмеивался над стариком. Думал, Бог в кулаке да в заточке. Но это не так. Люди ото всего устали — от стрельбы, от коммунистов и демократов. Нищета давит. А я вот зашел недавно в церкву от дождя укрыться, там хорошо. Свечи горят, образа сияют, старушки молятся. Тихо, покойно. Меня, старого мудака, аж слезой прошибло. Я тоже свечку поставил за всех убиенных по моей и чужой вине.

Увидев изумление на Егоркином лице, Мышкин смутился, хрипло хохотнул, потянулся к рюмке. Роза Васильевна нежно погладила его по плечу:

— Дурачок мой буйный, одноглазый…

Разомлевшая от вина Анечка пролепетала:

— Как чудесно, когда люди находят счастье на старости лет.

Вставил слово и Егор:

— Жакин ждет. Денька через три-четыре все вместе и двинем к нему. Отдохнем на воле после тяжких трудов. Ты как, Харитон Данилович?

— Чего лучше, — согласился Мышкин. — В Москве нельзя долго быть. Душно здесь. Как в братской могиле.

Выпили за вечер немного, шесть бутылок красного вина, но обе женщины осоловели и около одиннадцати отправились спать. Мужчины засиделись за полночь, незаметно перешли на водяру. Терпеливо ждали, когда всплывет на поверхность то, что обыкновенно прячется на дне стакана, и когда наконец это произошло, одновременно ощутили в жилах могучий ток кровного родства…

Позвонил Илларион Всеволодович на четвертый день после переворота. Никодимов ждал этого звонка, маялся, начал думать, что, может, ошибся в каких-то расчетах. Услышав в трубке знакомый, бархатно-усталый голос, мигом успокоился.

— Здорово, Колдун. Как поживаешь, старый разбойник?

— Твоими молитвами, Лариоша.

— Значит, все же осилил, одолел моих ребятишек?

— Не я, Лариоша, не я. Весь народ против них поднялся.

Куприянов, недовольно хрюкнув, заметил:

— Не юродствуй, старина, а то заплачу… Так что же там у вас на самом деле произошло?

Никодимов, поудобнее устроившись в кресле, с удовольствием растолковал. Ошибка была не в исполнении, Хакасский постарался на славу и сделал все, что мог, он талантливый реформатор, но затея была обречена с самого начала. Почему? Да все по тому же самому, о чем Никодимов предупреждал много раз, но его не слушали. Здесь Колдун не удержался от шпильки:

— Ты, Лариоша, возомнил себя Богом, это глупо. Бог один, и он, как известно, на небеси.

— Не отвлекайся, — буркнул Куприянов.

В такой глобальной задаче, наставительно продолжал Никодимов, внутренне торжествуя, как встраивание огромного северного конгломерата в мировую, управляемую систему, нельзя не учитывать одну простую вещь: уникальной способности так называемых россиян к социальной и биологической регенерации. Это молодая нация, не инки, не индейцы, и у нее чудовищные резервы видовой энергии. Здесь возможны только два решения проблемы: полное физическое искоренение, что в принципе почти нереально, или кропотливая, многовекторная работа по изменению генетического кода. Работа, которая, возможно, растянется на десятилетия, зато не будет таких позорных провалов, как сегодня. Похоже, это начал понимать и Хакасский, да слишком поздно. Его поезд уже ушел.

— Твои мальчики в коротких штанишках, — съязвил Колдун, — хотели сделать по-быстрому, и гляди, что натворили. Где они сами теперь?

— Радуешься? — с плохо скрытой угрозой пробасил Куприянов. — Нашей общей беде радуешься, старый ведьмак?

Колдун угрозу пропустил мимо ушей. Он знал, на что способен великий магистр, но и пределы его возможностей ему были известны.

— Не радуюсь, сожалею. Такие ошибки, Лариоша, для нас непростительная роскошь. Мы ведь уже старые люди.

Наступила пауза в разговоре. Колдун прямо-таки шкурой чувствовал, какая на другом конце провода шла борьба. Магистр был истинным владыкой, с неукротимой натурой, годы его не изменили. Ему всегда требовались большие усилия, чтобы смирить гордыню перед необходимостью принятия рациональных, выверенных решений, не зависящих от эмоций.