Анатолий Афанасьев: Зона номер три

За день кое-как расходился, боль собралась в комочек, но при каждом резком движении покалывало в позвоночник. Следовало бы отлежаться денька три, дать спиняке покой, но это было невозможно. Работу челнока можно сравнить с конвейером, где малейшее нарушение графика влечет за собой ступор всей отлаженной цепочки. На физическую немощь наложилось умственное потрясение. Куда-то выпали из всех счетов ровно десять миллионов рублей, и как он ни ломал голову, деньги не находились. Не было их ни в бумагах, ни в товаре, ни в наличке, зато они четко фигурировали в оговоренной с одним из оптовиков сумме выплаты. Некий финансовый фантом, свидетельствующий о подозрительном сбое внутреннего компьютера, которому Эдуард Сидорович за десятилетия научной деятельности привык доверять больше, чем изделиям знаменитых фирм. Что ж, годы брали свое. Шестьдесят лет не тридцать. И свет не так ярок в очах, и память слабеет, и кислородный столб давит на плечи, точно мешок с цементом. Все меньше остается на свете вещей, которые он хотел бы заполучить. Слабее желания, не мучат сожаления о несбывшемся. Во всем этом была своя прелесть, особенно в наши дни, когда вся прежняя жизнь по воле всесильных лиходеев оказалась брошенной псу под хвост. Тупо доживай, одинокий старик, никого не тревожь понапрасну, но все же постарайся вспомнить, куда подевались злополучные десять миллионов.

Неподалеку от дома, на перекрестке, где булочная и аптека, Эдуард Сидорович поймал себя на неприятном ощущении, что за ним следят. Впервые он испытал это странное чувство, как от толчка в спину, третьего дня на рынке, когда в очередной раз распекал балбеса Витюню, ухитрившегося с самого раннего утра так налить бельмы, что уже еле держался на ногах и отпугивал покупателей идиотским мычанием. Честно говоря, Прокоптюк не понимал, почему до сих пор не избавился от скверного непослушного помощника, от которого было столько же пользы, как от козла молока. Может быть, не выгонял балбеса потому, что тот, как-никак, был ему двоюродным племянником, а скорее всего, потому, что присутствие белобрысого смешливого подростка, коего природа наделила едва ли не одной мозговой извилиной, каким-то образом примиряло его с призрачной действительностью, где только такой растительный человек, как племяш Витюня, был на своем месте. Витюня, кроме того, что балбес, был еще неприхотливым существом, с улыбкой до ушей, отдающимся рыночному быту с такой же восторженной безоглядностью, как сам Прокоптюк в молодые годы погружался в волшебную тишину библиотечных залов; а это означало, что эволюция человеческого вида, пусть уродливым зигзагом, но продолжалась.

Почувствовав толчок, Эдуард Сидорович резко обернулся, но ничего угрожающего не заметил: рыночные ряды обыденно копошились, издавая энергичный пчелиный гул.

— Дядя, ты чего? — обеспокоился Витюня. — Ты не сердись, пожалуйста. Я прикемарю часок вон там за ящиками и буду как огурчик.

Уже без всякого запала, испуганный, Эдуард Сидорович лишь посоветовал мутноглазому «огурчику» поскорее околеть за этими ящиками, ибо не видел смысла в его дальнейшем пребывании на свете.

Чушь, нервы — кто мог за ним следить? Врагов у него не было, откуда им взяться. Все поборы Прокоптюк платил исправно, отстегивал и тем и этим, никогда не качал права, не нарывался на грубость. На рынке у него сложилась репутация недалекого, в меру прижимистого, но не жадного, всегда открытого для дружеского общения, готового помочь, правда, больше словом, чем делом, но, в сущности, вполне безвредного существа, рыночника-перестарка, которого лишний раз и пнуть грешно. Единственный недостаток — непьющий. Зато всегда наготове термосок с горячим кофе. Какие враги! Сам директор рынка Волкогонов не брезговал заглянуть к нему в палатку на огонек: глотнуть кофе, выкурить сигарету, потрепаться. Заглядывал обыкновенно после вечернего шмона, опускался устало на табурет и, пронзительно улыбаясь, спрашивал одно и то же:

— Живой еще, старый курилка? Не оторвали яйца?

Серьезный человек, серьезнее не бывает. Из бывших прокуроров. Ясень Николаевич Волкогонов. Буквально за три года сколотил капитал, который, по слухам, с трудом разместился в женевском банке. Но не брезговал — заходил, пошучивал, оттягивался. На рынке полно интеллигентной публики, а выбрал директор для душевных отдохновений именно Прокоптюка. Эдуард Сидорович понимал почему. Удалого победителя тянуло хоть одним глазком поглядеть на невзрачный ошметок унылого прошлого, из которого ему самому с таким блеском удалось выколупнуться в блистательное настоящее, полное свободы и долларов. Почему тянуло — другой вопрос, сложный, с мистическим оттенком. Как-то в пьяном кураже Волкогонов объяснил: «Знаешь, Сидорыч, все у меня теперь есть, чего душа пожелает, а такое бывает чувство, что самой-то души уже нету. Что скажешь на это?»

Читать дальше