— Вася, не ошибись! Даже если мне влепят в спину сто зарядов, я приколю эту жирную свинью. Ты же не сомневаешься, правда?
— Не сомневаюсь, — ответил Хохряков. — Ведь я предупреждал тебя, Мустафа.
Донат Сергеевич не ворохнулся, замер, подвешенный за гриву, с острым жалом почти в глотке.
— Чего хочешь? — спросил Хохряков.
— Уведу Мустафу с собой. После поторгуемся.
В глазах Хохрякова мелькнула тень сочувствия.
— Куда уведешь, милок? Далеко ли? Подал голос Мустафа:
— Не спорь, Васька. Он чокнутый. Я пойду с ним, куда хочет.
Хохряков поднял скрещенные руки над головой: приказ всем службам не начинать активных действий. Гурко рассчитывал на это, и Хохряков не подкачал. И все же у одного из Буб, кажется, у Бубы-3, не выдержали нервы, и он с гортанным, козлиным криком «Кхе!» кинулся на Гурко сзади и уже почти обхватил волосатыми клешнями, но роковая стамеска вонзилась ему в правый глаз и остановила великолепный бросок. При этом Гурко автоматически рванул Мустафу за волосы, отчего тот неприлично взвыл.
— Никому не двигаться, падлы! — вскочив на ноги, взревел Хохряков. Десятки глаз следили за тем, как Гурко, дружески обняв Мустафу за плечи и приставив стамеску под кадык, довел его до лестницы, как они спустились и в обнимку, боковым маршрутом скрылись в переулке. Зрелище было не менее волнующим, чем сцена убиения маньяка Глебыча.
Но еще до того, как Гурко с Мустафой исчезли, внимание присутствующих было отвлечено новым происшествием. Гурко допустил промах: забыл подать сигнал Лене Пехтуре, но тот принял решение самолично и, воспользовавшись суматохой на гостевой трибуне, вместе с бойцами беспрепятственно домчался до трансформаторной будки, сорвал замок и оделил людей автоматами. Одновременно полыхнуло между бараками, земля содрогнулась, будто по ней прошлись отбойными молотками, — и понеслась заваруха.
На бойцов Лени Пехтуры навалилось не меньше сотни человек, да плюс снайпера, да плюс пулеметные вышки, правда, пока безмолвствующие — в тесноте можно положить половину своих. При таком раскладе вдобавок не ориентирующийся на местности Пехтура не продержался бы пяти минут, но в ряды нападавших внесли сумятицу посыпавшиеся на них откуда-то сверху гранаты. Незримый покойник Дема Гаврюхин оказал обещанную посильную помощь, которой, увы, хватило ненадолго. Вызванные Хохряковым по рации, на площадь со всех сторон хлынули подкрепления. На спуске к сектору XII века Дему Гаврюхина зажали в железные клещи и расстреляли из всех калибров, как в тире отстреливают движущуюся мишень. Дему и трех его подельщиков выволокли на площадь и бросили под гостевой трибуной, куда каждый желающий мог подойти, плюнуть и убедиться, что со свирепым оборотнем наконец-то в самом деле покончено. Одним из подельщиков Демы оказался Эдуард Сидорович Прокоптюк, бывший профессор и челнок, в Зоне дослужившийся до звания свободного ассенизатора на допуске. Эдуард Сидорович был еще живой, ворочался и пытался выковырять пальцами пули из разных мест своего старого тела. Одну вынул прямо из сердца и показал мертвому Деме Гаврюхину:
— Гляди, товарищ! Разрывная. Со смещенным центром. На рынке таких нету.
Дема важно кивнул, не открывая мертвых глаз.
Заинтригованный необыкновенной живучестью ассенизатора, Хохряков подошел к краю помоста и сверху на него помочился. Желтая, мощная струя ударила суетливого старика по глазам и зашипела, будто угодила на раскаленную сковородку.
— Феномен! — удивился Хохряков и распорядился: — Добейте старую гниду. Хватит ему ползать.
Сердобольный омоновец приставил «люгер» к затылку Прокоптюка и произвел контрольный выстрел.
Леня Пехтура отбивался от превосходящих сил противника, укрывшись за трансформаторной будкой. У него кончались зарядные диски, и он понимал, что жить осталось считанные секунды. Но и это немало, если распорядиться ими с умом. Братва уже отстрелялась, все девять человек расположились в живописных позах там, где их настигла игровая судьба. Совсем рядом, рукой дотянуться, задрал к небу смазливую мордашку Петя Бойко, озорной хлопец с отчаянным сердцем, которого Пехтура выделял из многих и надеялся со временем выправить из него настоящего солдата. У Пети Бойко были все для этого данные, но сейчас Пехтура его не жалел. Он никого не жалел из убитых товарищей, потому что это было нелепо. В тот век, который выпал им на долю, горевать над околевшим было все равно, что плакать над комариком, прогудевшим над ухом и прихлопнутым тяжелой ладонью. Сам Пехтура еще в Афгане ясно осознал свою участь и смирился с ней, но не совсем. Чувство высшей справедливости не угасло в нем. Он был убежден, что, чем больше утянет со света злодеев, превративших его жизнь в болото, тем легче будет помирать. Огорчительно, что так и не успел узнать, кто они и где прячутся, и сейчас, экономно высаживая заряды по мечущимся, подступающим все ближе фигуркам, он не был уверен, что убивает тех, кого надо.
Читать дальше