Татьяна Полякова - Деньги для киллера

— Я ведь…

— Пей чай и молчи.

Сонька торопливо пила чай, конечно, с ложки капало, и подол моего любимого костюма пошел пятнами.

— Ой, — произнесла Сонька тонким-тонким голоском. — Я нечаянно. Честно.

— Ерунда, — улыбнулась я и опрокинула вазочку с вареньем ей на грудь. Мне сразу стало легче, я смогла даже допить чай, хотя Сонька визжала, топала ногами и грозилась меня убить. Я смотрела на стену перед собой и размышляла о тщете всего сущего.

— Гретка, — позвала Сонька, вдоволь наоравшись и переодевшись в другой мой костюм, — надо Славку искать.

Разумеется, подруга была права.

— Сколько, говоришь, он денег прихватил?

— 600 баксов.

— 600 долларов пропить надо. Где он, как ты думаешь?

— Да где всегда, в «Витязе».

«Витязь» — забегаловка средней руки.

Главной ее достопримечательностью, кроме чудовищной грязи, был зал с очень низким потолком, где стояли два бильярдных стола.

Славка мнил себя непревзойденным игроком в бильярд и здесь просаживал свои деньги, когда они у него случайно появлялись.

— Поехали, — сказала я, — может, он еще не успел медальоном похвастать.

Мы поймали такси и махнули в «Витязь».

— Смотри, Славкина машина, — обрадовалась Сонька, завидев на стоянке перед рестораном знакомую «девятку». Я не смогла скрыть вздоха облегчения, но, как выяснилось, радовались мы зря: Славки здесь не оказалось. Мы раз пять прошлись по залам, заглянули в бар, но его так и не нашли. Зато в баре сидел Славкин друг Олег. Сонька направилась к нему. Я ждала у стойки, она вернулась через десять минут, едва живая.

— Ну? — спросила я.

— Хуже не бывает. Славка ошивался здесь со вчерашнего дня. Проигрался. Доллары еще вчера спустил. И медальон ставил. Олег видел. А сегодня к обеду заявился, при деньгах, видно, где-то занял, — Сонька запечалилась. Олег говорит, полчаса назад видел, как Славка выходил отсюда с двумя какими-то парнями.

— Куда выходил?

— Не знает. Столкнулись в дверях.

— Все, — обреченно заявила я, — Славку мы больше не увидим.

Я была права. Прождав часа четыре, мы поняли всю бессмысленность этого занятия и вышли из ресторана. Машина по-прежнему находилась на стоянке, но я почему-то была уверена, что ей нужно искать другого хозяина.

— Гретка, ты только не злись, — канючила Сонька, — может, я, конечно, и виновата, но я не нарочно. Давай дружить, а?

— Давай. Перед смертью нужно все прощать друг другу.

— Плохи дела?

— Возможно, бывают и хуже, но мне о них ничего не известно.

— И что же нам делать?

— В милицию идти, сдаваться.

— Это что же, с тюрьму?

— Ну, не хочешь в тюрьму, давай в могилу.

В могилу Сонька не хотела, она посопела и опять полезла ко мне:

— Греточка, ты ж такая умненькая-преумненькая, неужели ничего придумать не можешь?

— Ничего, — отрезала я, — идем в милицию.

— Сами себя в тюрьму сажать? — ахнула Сонька.

— Нет, сообщить о пропаже твоего возлюбленного.

Пропажа возлюбленного милицию не взволновала.

— Давно пропал?

— Часов пять. — Милиционер заскучал, а когда узнал, что Сонька не является законной супругой пропавшего, и вовсе потерял к нам интерес. Мы вышли из отделения: я усталая, Сонька взбешенная.

— И таким козлам сдаваться? — бушевала она. — Да пусть меня повесят!

— Возможно, нам повезет меньше… Вот что, поехали к Игорьку.

— К какому Игорьку? — не поняла Сонька.

— К соседу. Я думаю, он должен помочь.

Как-никак влюблен.

— Да он на сто лет моложе тебя, — съязвила Сонька.

— Ну и что, а тебя — на двести. — Сонька старше меня на девять месяцев и напоминаний об этом не выносит. Она сразу же замолчала и всю дорогу до моего дома обиженно сопела, что дало мне возможность обдумать мое обращение к Игорьку. Он был влюблен в меня с самого детства. Мы живем в одном подъезде — я на втором этаже, он на пятом. Как правильно заметила Сонька, был он моложе меня, потому долгие годы я просто не обращала на него внимания. Но делать это было все труднее, потому что любовь его становилась все настойчивее, точнее, не любовь, а молчаливое обожание. Он смотрел на меня по-особенному, бродил следом и оставлял цветы у порога. В доме все добродушно посмеивались, его мать в шутку называла меня «снохой». Я уехала учиться, но, наведываясь в родной дом, по-прежнему видела под моим окном упитанного мальчишку с веснушчатым лицом и оттопыренными ушами. Из армии он вернулся рослым здоровяком, но уши остались прежними и способ выражать свою любовь тоже.