Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

В поисках оружия (огнестрельного у Буеверова не было, а использовать парабеллум во второй раз Хапито поостерегся) шашлычник вспомнил о своем знакомстве с Исхаком Кумратовым и решил, что очень даже остроумно ухлопать охранника из его же собственного ружья.

Словом, тут все было ясно.

Окончательному разоблачению Омара Садыка, то бишь Ляляма Бадаева, способствовал главным образом Чернобыльский, узнавший в нем своего бывшего подручного Балан-Тулхи-Хана, которого в ювелирной конторе Самуила Исааковича именовали для краткости просто Ханом.

Чернобыльский был уверен, что знаменитый бриллиант «вторая капля» или по-арабски катрантун таниятун похищен у него именно Ханом, потому что под его руководством дагестанский мастер Манаф изготовил скульптурный мельхиоровый перстень с полым шишаком, в котором свободно умещался бриллиант, прикрытый сверху крупным, но плоским александритом.

Сделано это было по приказу самого Чернобыльского, человека предусмотрительного и осторожного. Напуганный напряженностью предвоенной обстановки и революционными выступлениями тех лет, он решил, что хранить бриллиант внутри дешевого перстня гораздо надежнее.

Никто, кроме Манафа и Хана и, понятно, Чернобыльского, во всем Владикавказе не мог знать тайны мельхиорового кольца.

Когда кольцо исчезло из невзломанного сейфа, Чернобыльский сразу связал его пропажу с бесследным исчезновением своих подручных. Балан-Тулхи-Хан и Манаф во Владикавказе больше не появлялись. Частные детективы, которых нанял Чернобыльский, не нашли их.

О Манафе стало известно, что он действительно не был глухонемым от рождения. Онемел он от сильного испуга еще в юношеские годы во время армяно-турецкой резни: на его глазах турецкие фанатики убили его мать, приняв ее за армянку У Манафа отнялся язык, а потом постепенно его постигла и глухота. С Омаром Садыком он больше не расставался, служа ему, как верный раб.

Чернобыльский рассказал, что от Паритовой случайно узнал примерно месяца три-три с половиной назад о дербентском шейхе, ювелире Омаре Садыке. Неожиданные подробности, приведенные продавщицей, заставили его задуматься — уж не прежний ли его компаньон нашел теперь приют в Дагестане. Он выпросил у Паритовой адрес, который она узнала от мужа, и поехал. Его не приняли. Все время выходила какая-то неприветливая женщина (это была Бахор) и говорила, что Омара Садыка нет… Он уехал и неизвестно, когда вернется. Чернобыльский ни с чем вернулся в Черкесск.

Теперь Самуилу Исааковичу не стало покоя. От приезжавшего к нему начальника угрозыска Бондаренко, а затем от Шукаева он знал о похищении мельхиорового кольца из ларька Паритовой. Знал и терзался: не тот ли это перстень, который еще в 1913 году был сработан искусными руками Манафа.

Все его сомнения рассеялись окончательно, когда Шукаев привез перстень к нему в дом.

Призрак давно ушедшего богатства — потемневший мельхиоровый перстень — едва не отправил старика в иной мир. «Я потом пожалел, что не сказал вам сразу о бриллианте, — заявил ювелир Дараеву. — Сначала я подумал — вы знаете, потому как ваш товарищ сказал: «вторая капля»… Но потом понял, что он слыхал звон, да не знает, где он… Ну и промолчал… А зачем — кто знает. Что было, то прошло…»

Долго Дараеву не удавалось установить, каким образом перстень попал в ларек на базаре. Омар Садык заявил, что перстень у него украли, а при каких это произошло обстоятельствах, говорить отказался.

Выяснить это Дараеву так и не удалось. Лишь несколько лет спустя, уже после войны, судьба свела Шукаева с дочерью Ляляма Балаева и его первой жены Гонзаги, которую шейх бросил после освобождения из тюрьмы. Гонзага жила тогда в Осетии, в ауле Догбух с дочерью и глухонемым работником Манафом, который заботился о них, как о родных. Так вышло, что она узнала секрет перстня и похитила его, когда Бадаев привез молодую Бахор. Это была месть Гонзаги неверному мужу. Лялям убил бывшую жену в отсутствие дочери, перевернул все в доме, но кольца не нашел. Дело это в Орджоникидзе прошло как «глухое» — следов убийцы не обнаружили.

Дочь Ляляма Балаева, к тому времени уже взрослая девушка, похоронив мать, уехала в Москву учиться. Перстень, подаренный ей матерью незадолго до ее гибели, был слишком велик, чтобы носить его на пальце, и она держала его в чемодане, не понимая, почему Гонзага придавала такое значение своему подарку. «Береги, как зеницу ока, — сказала ей тогда мать. — Это — твое будущее. Что и как — скажу, когда станешь взрослой». Сказать Гонзага не успела. Чемодан был украден у дочери Балаева еще на вокзале в Орджоникидзе. И бриллиант, стоивший баснословных денег, никому не ведомый и никем не видимый, переходил из рук в руки, пока не попал в Черкесск.