Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Омар Садык встал, медленно прошел к противоположной стене, куда закатился стилет, поднял его, любовно вытер лезвие полой бешмета и спрятал за пазуху. Очевидно, там, в подкладке, были прикреплены ножны. Затем, провожаемый взглядами (подобострастным — Феофана, мрачным и выжидающим — Хапито, затравленным — Буеверова), вернулся на место. Аккуратно положил расшитую подушечку на каменный пол, преклонил колени и, воздев руки вверх, совершил намаз.

Хапито повторил его жест и тоже зашевелил губами. Старый рецидивист, для которого убить человека было не труднее, чем задавить муху, отличался набожностью, не пропускал молитв, где бы ни находился, а его суеверие вызывало у других членов шайки заглазные насмешки, — открыто вышучивать вспыльчивого Гумжачева никто себе не позволял.

Кончив шептать, шейх встал и после короткой паузы, точно выжидая, когда молитва его дойдет до Бога, сказал, отчетливо произнося каждое слово:

— Деньги пока делить не будем. Кто-нибудь из вас, умников, сунется с ними — и конец. Пишите письма. Вы знаете: они в надежном месте, у меня в подвале. Ни одна собака их не найдет… — Омар резко повернулся к барону, открывшему было рот, и фальцетом крикнул: — Молчать, цыганский пес, когда говорит старший!

Феофан втянул голову в плечи, так и оставшись с открытым ртом. Он не понимал, к чему клонит шейх. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что в подвале у Омара Садыка никаких денег нет. Они тут, в башне. Он сам замуровывал чемодан в кладке под лестницей, где год-полтора назад они вдвоем с Ханом обнаружили давно забытый подземный ход, ведущий к подножью скалы. Там была пещера. Вход в нее буйно зарос кустарником.

— После трапезы, — продолжал Садык, мгновенно остыв, — разойдемся по одному. Хапито и ты, — он ткнул сухим пальцем в воздух по направлению к Буеверову, — на Дербентскую. Ночь проведете там. Все убрать. Чтобы не было никаких следов. На рассвете, через сутки, быть здесь. Еду привезете с собой…

Буеверов отчаянно замотал головой.

— Сцапают, — с трудом выговорил он, морщась от боли.

— Так быстро из Черкесска они не явятся, — брезгливо сморщившись, успокоил его старик. — Сутки, по крайней мере, у нас есть. Ты, — он ткнул пальцем в барона, — то же самое сделаешь у себя. Чтобы ничего не осталось в доме. Понял?

Любая мелочь наведет их на след. Ты — растяпа, пусть Рита сама все проверит.

— Понял, вон-да!

— Сбор — до света, здесь, в башне. Я буду. Тогда каждый получит свою долю. Куда кому ехать скажу завтра. А теперь — пора варить мясо.

…Ели они в глубоком молчании, словно совершали важное таинство. Буеверов не трогал баранину, глядя на аппетитные куски жадными страдающими глазами: ему было больно жевать и, кроме того, от движения челюстей, рана начинала кровоточить. Но совсем отказаться от еды было выше его сил. Он взял алюминиевую кружку и, зачерпнув из котла, стал осторожно прихлебывать горячую жирную шурпу [58] Шурпа (черк.) — бульон. .

Феофан истово трудился над огромным куском, перемазавшись до ушей жиром. Жир стекал у него между пальцев, полз желтыми тяжелыми струйками по волосатым рукам с закатанными по локоть рукавами рубахи.

Хапито ел степенно, не торопясь и не обжигаясь. Он по-прежнему сидел, скрестив ноги, и ни на кого не смотрел, занятый, казалось, только едой.

Рита устроилась поодаль, с другой стороны очага и полуоборотившись к ним спиной, чтобы мужчины не видели, как она ест.

Омар Садык не вставал со своей подушки: возле него цыганка по знаку барона поставила небольшой медный поднос с лучшими кусками. Шейх осторожно, чтобы не выпачкать пальцы, держал баранье ребро за косточку, отрезал стилетом тонкие ломтики мяса, макал их в тузлук [59] Тузлук — бараний бульон с солью и чесноком. , а потом уже отправлял в рот.

Феофан изредка поглядывал на старика и молча качал головой. Он знал Омара Садыка много лет, был многим ему обязан, но так и не понял до конца этого странного человека. Все барону казалось в нем странным, даже манера есть. Не поймешь, то ли и вправду истинный правоверный, знающий коран и арабскую грамоту, то ли обманщик и гяур, понабравшийся разных чистоплюйских привычек у русских господ, с которыми он когда-то имел дела.

Омар Садык насытился первым. Омыв руки в ведре, которое поднесла ему Рита, он вытер их белоснежным батистовым носовым платком и, насмешливо оглядев жующих, сухо сказал, как щелкнул:

— Хватит. Пора. Хапито — первый.

Гумжачев швырнул кость в горячую золу, вытер об штаны руки и встав, поклонился шейху.