Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Будулаев не появлялся.

Семен боролся с дремотой: встал чуть свет, а здесь, в сарае, было тепло, тихо. Он так удобно устроился в мягком кресле.

Сумерки спустились на город сразу, окутав здание собора, ограду и беленый домик священника густыми лиловыми тенями. Фонари на площади не горели, поп не зажигал огня может, улегся спать, может, тоже сидел у окна, любопытствуя, что произойдет во дворе.

Семен думал о предстоящей операции спокойно: волнение улеглось, потому что все как будто было продумано И ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Шукаевым. Ему нравилось работать под началом Жунида Халидовича. Тот никогда не дергал своих людей, не навязывал им без нужды свою волю, наоборот, всячески поощрял инициативу и самостоятельность, иногда даже, может быть, дольше, чем следовало, держал их в неведении относительно собственных догадок и планов, чтобы не подавить их воли начальственным авторитетом.

Запреты и категорические указания от него они получали лишь в тех случаях, когда он был абсолютно уверен в своей правоте. Но и тогда, насколько возможно, он стремился обосновать свою точку зрения.

Вечер выдался душный. Листья ореха не шевелились на фоне лилово-синего неба, казались аппликацией, вырезанной из черной бумаги.

Площадь умолкла, лишь изредка шаркали по асфальту вдоль улицы шаги запоздалых прохожих да разливались на все лады сверчки и цикады в малиннике.

Семен протер носовым платком слипающиеся, глаза и осторожно приоткрыл дверь. Так лучше видно. А его самого со двора невозможно разглядеть во мгле сарая.

Едва он успел засунуть платок в брючный карман, как на землю-, возле собачьей будки, на затененное собором пространство, влажно хлюпнув, шлепнулось что-то мягкое, тяжелое.

Дуденко вздрогнул и напряг зрение, всматриваясь в темноту. Бросали, скорее всего, со стороны ограды.

Тихо…

Темный бесформенный предмет около собачьей будки — Семен уже догадался — мог быть только отравленным куском мяса: Шукаев предвидел это.

Прошло несколько минут.

Но вот раздался тихий, едва слышный скрип отворяемой калитки. Во двор кто-то вошел.

Опять несколько секунд тишины. Потом черная тень метнулась к ореховому дереву и замерла, прижавшись к стволу.

Семен встал, шагнул к двери и застыл, прислушиваясь.

По ореховым ветвям запрыгал неяркий лучик фонарика. Треснул сучок. Что-то посыпалось. Звук был глухой, дробный. «Рассыпал белкины продукты, — отметил про себя Семен. — Как бы он не уронил кольцо…»

Ночной гость копался в дупле минут пять, несколько раз щелкнул фонариком и затих.

Глаза Семена давно освоились с темнотой, и он уже прикидывал на глаз расстояние до основания ореха, чтобы успеть добежать и схватить Парамона, когда он спрыгнет с нижней ветки, росшей довольно высоко от земли.

Но вышло все иначе, чем он рассчитывал.

Отворилась дверь поповского домика, и через двор, грузно переваливаясь, засеменила Васюта. Деревянная будка уборной — Васюта направилась именно туда — находилась за церковью, в начале сада.

«Приспичило ей, — с досадой подумал Дуденко. — Не испортила бы она нам обедню».

— Парамон (это, конечно, был он) сидел на дереве, не шевелясь. Семен уже не видел его в густой листве.

Время тянулось так медленно, что, казалось, прошел целый час.

Никакого движения.

Тишина.

Васюты не было.

Будулаев сидел на дереве.

Дальнейшее произошло так быстро, что Семену потом трудно было вспомнить последовательность событий.

На орехе хрустнули ветви, послышался звук треснувшей материи, негромкий стон и ругательство, сорвавшееся с уст Будулаева, в считанные секунды, очутившегося на земле.

Семен ринулся к дереву, но опоздал: Будулаев проворно вскочил на ноги и бросился бежать через двор. Посередине он круто изменил направление, потому что почти одновременно из часовни выскочил Глоба и помчался ему наперерез.

Возле ворот, слева, высилась поленница колотых дров. Парамон, добежав до нее и обернувшись, швырнул полено прямо под ноги Глобе, который упал с глухим стоном. Второе полено полетело в Семена, но он успел увернуться и, споткнувшись о камень, растянулся плашмя, ощутив во рту горький вкус пыли. Когда он поднялся, Парамон уже огибал собор.

О том, что произошло дальше, мог рассказать только сам арестованный, потому что от Васюты трудно было добиться вразумительного объяснения: умом она явно не блистала. Неизвестно, как выглядела ее встреча за собором с бежавшим сломя голову цыганом (по крайней мере, все были уверены, что это цыган!), но, когда Семен оказался на месте происшествия и посветил фонарем, — на садовой дорожке лежал человек с огромным расплывающимся отеком под глазом, а рядом, нависая над ним могучими телесами, стояла разгневанная Васюта и отчаянно жестикулировала.