Владимир Колычев - Брат мой, враг мой

– Как в аду живется, спрашиваю?

– Плохо живется.

Алик засмеялся. Он почему-то думал, что Варвара ответит ему звериным рычанием, а она, оказывается, еще не разучилась общаться на человеческом языке.

– А кто в этом виноват?

– Я сама виновата.

И взгляд у нее совсем не дикий. Взгляд затравленного, но человека. А в голосе даже звучит раскаяние, в которое Алик вряд ли поверит.

– А может, мы с Юркой виноваты?

– Нет, я сама. Вы бы могли меня убить, но я здесь…

– В этом аду, да?

– Это не ад. В настоящем аду гораздо страшнее.

– Ну, может быть, – окончательно развеселился Алик. – У меня кореш один в ад попал. Он травкой конкретно баловался, попадал в ад, а там огромные конопляные поля. Вроде бы рай. Только вот спичек нигде нет, чтобы косяк поджечь. Ад! Кореш у меня был. Самый лучший кореш…

– Это ты о ком?

– О твоем любовнике… Юрки больше нет, – вдруг помрачнел Алик.

– Что с ним? – всполошилась Варвара.

– А тебе что?

– Я бы не хотела, чтобы с Юрой что-то случилось.

– А вот случилось… Нет больше Юрки. Убили его…

– Кто?

– Сучка одна…

– Киллер?

– Киллер?! – с мрачной иронией усмехнулся Алик. – Если баба, значит, киллер, да?

– Ну, я не знаю… Я не одна женщина в нашей системе…

– А ваша система имеет выход на Кораблева?

– Не знаю. Мне ставят задачу, я ее выполняю, мне платят деньги…

– А если не выполняешь, тебя садят на цепь и трахают, как последнюю шлюху, да?

– Могло быть и хуже… И не так уж плохо Юра ко мне относился.

– Трахал, как первую шлюху? – в глумливой ухмылке скривился Алик.

– Хочешь меня разозлить? – спокойно посмотрела на него Варвара. – Не получится.

И все-таки она разозлилась, но вовсе не потому, что Алик куражился над ней. Ее возмущало, что какая-то баба убила Юрку. Хотя злость ее по этому поводу нельзя было назвать полноценной. Не в том она состоянии, чтобы пылать праведным гневом. Да и Юрка не был ее любимым мужчиной. Хотя, конечно, в жизни бывали случаи, когда пленницы влюблялись в своих похитителей и мучителей. Есть такое понятие, как «стокгольмский синдром». Хотя Алик сильно сомневался, что это сцена из той оперы. Может, просто Варвара повредилась рассудком? Но ведь и «стокгольмский синдром» случается не от здравого ума.

– Кто его убил? – глухо спросила она.

– Да была у нас одна тут одна сука. «Общак» у нас увела. – В подробности Алик вдаваться не стал. – Юрка хотел ее наказать, а она его посадила на нож.

– А как он ее хотел наказать?

– Сначала трахнуть, а потом отпустить.

– А почему не убить?

– Зачем? Она же вернула деньги…

– А Юра хотел ее наказать. Но она сама его наказала… И что с ней стало?

– Поверь, я бы ее на цепь сажать не стал. Я бы ее сразу в бетон…

– Так в чем же дело?

– Убежала она.

– Значит, ей повезло больше, чем мне. А Юры, выходит, больше нет.

– Ага. И некому больше тебя трахнуть, – глумливо усмехнулся Алик.

– Не надо так говорить. Лучше трахни, но так не говори.

– Кто?! Я?! Тебя?! Ты в зеркало на себя давно смотрела?

– Не надо зеркала, и так ясно… Но ведь я могу прийти в норму. Ты сними меня с цепи, отмой, накорми…

– Может, мне еще и застрелиться? Ну, чтобы ты руки об меня не марала?

– Ну да, я же должна исполнить заказ, – опустила голову Варвара.

– И что, исполнишь?

– Да. Если представится случай. Но попробуй перекупить меня, тогда я не стану тебя убивать.

В этом она, похоже, не лукавила. Она действительно готова была продаться ему.

– Я должен тебя перекупить?! – оторопел от возмущения Алик.

– Ну, если тебе нужна моя помощь… Я, например, могла бы разобраться с той сучкой, которая убила Юру. И сделала бы это с удовольствием, – как-то не очень уверенно произнесла Варвара.

– Но за деньги.

– Да, за деньги.

– А за просто так?

– Нет.

– Но Юрка ж тебе нравился?

– И что?

– Ты могла бы за него отомстить.

– Я бы хотела за него отомстить. Но за деньги.

– И сколько ты хочешь?

– Ровно столько, сколько я получила за тебя. Плюс один доллар.

– За меня ты получила пятнадцать тысяч «зеленью».

– Откуда ты знаешь?

– Сама все рассказала. Ты под наркотой такая сговорчивая. Может, ширнуть тебя еще?

– Не надо.

– Почему?

– Не хочу на иглу подсаживаться.

– А ты что, надеешься выйти отсюда живой?

– Надежда умирает последней.

– Ага, после Варвары… Ну, чего молчишь? Давай, умоляй о пощаде!

– Заплати мне пятнадцать тысяч, и я буду работать на тебя.

Он бы учуял подвох, если бы она смотрела на него глазами преданной собаки. Но не было этого. И о пощаде она взглядом не умоляла.