— Тогда слушай, — заговорил Петельников строгим и напряжённым голосом.
Олег сидел вроде бы спокойно, но глаза под белёсой чёлкой заблестели любопытством и слегка задёргалась кожа на скулах. Он уже не смотрел на девушек да и моря не замечал.
— Даёшь, — вздохнул Олег завистливо.
— Пойдём вместе?
— Сейчас? — он нервно скрипнул галькой.
— Пусть жара спадёт. К вечерку…
Они договорились встретиться у столовой под кипарисом.
— Индеец! — крикнула Чёрненькая.
— Только окунусь! — тоже крикнул Петельников, взял у своего нового приятеля маску и нырнул подальше, в глубину. И очутился в зелёном зале, в котором были развешены голубые причудливые светильники — медузы парили рядами. Видимо, их гнал поднявшийся ветер.
Плыл инспектор радостно.
* * *
Петельников убедился, что на юге понятие «вечер» — зыбкое. Он пришёл в назначенный час и был удивлён невесть откуда взявшейся темнотой. Олег опаздывал. Инспектор купил на всякий случай коробку спичек, потоптался, походил, угостил бесконурую собаку беляшом и присел на глыбистый камень. Стемнело окончательно, по-ночному. Луна залила просёлок своим апельсиновым светом. Кипарис, в тени которого расположился Петельников, слегка блестел — наверное, от пыли.
Общественник опоздал на час. Он появился из-за угла столовой, беззвучно ступая по рыхлой пыли — она казалась жидкой. Глаза его от лунного света желтовато поблёскивали. И чёлка пожелтела.
— Чего опоздал? — сурово спросил инспектор, как спрашивал на розыскных операциях.
— Да решил пожрать.
Петельников втянул воздух — от кипариса вроде бы пахнуло кисловатым алкоголем.
— Пил?
— Кружку сухонькой бормотухи. Семечки!
Нет, это не походило на розыскную операцию. Прогулка, вечерняя прогулка по берегу моря. Впрочем, его новый приятель мог бояться — поход с неизвестным человеком в неизвестное место, да ещё в темноте.
Олег тряхнул кистями. Из одного рукава появился электрический фонарь, из другого — короткий стальной прут. Конечно, боялся.
— Идём, — сказал Петельников и шагнул в пыль.
Они пошли. Пока тянулись дома, ещё перебрасывались словечками.
— Вечерами что обычно поделываешь? — спросил инспектор, как бы спрашивая, не оторвал ли его.
— Известно… Вино, кино и домино. А ты вообще-то кем вкалываешь?
— Автослесарем, — соврал он, чтобы избежать расспросов, да и правда работал после школы в гараже.
За посёлком говорить перестали; тут было безлюдье и тишина. Только пели свою вечную песню цикады, да изредка, когда они пересекали лощины, впадавшие в море, слышался шуршащий налёт волн. И запах. Петельников не мог понять, чем это пахнет. Запах казался трогательно знакомым. Вдыхаемый, он ложился на душу, внося какое-то неясное беспокойство. И когда они начали спускаться в овраг, чёрный, словно его налили тушью, Петельников осознал этот щемящий запах — сено, пахло его родной средней полосой и домом. Трава здесь от жары и безводья сохла на корню. Инспектор даже хотел заговорить об этом с Олегом, но тот шагал рядом сосредоточенно, видимо, чувствуя запах только своей бормотушки.
Хватаясь руками за кожистые листья дубков, они поднялись из оврага, миновали две горушки и увидели его — белый дом, отливающий блеском выветренной кости.
— Вот он, — вполголоса сказал инспектор.
Олег не ответил, лишь высунул из рукава стальной прут.
Они смотрели на заброшенные стены, и у Петельникова было такое ощущение, что он высадился где-нибудь на Марсе и должен сделать первый шаг к неземным существам.
— А если их много? — предположил инспектор.
— Раскидаем, — глухо буркнул Олег.
Нет, трусом он не был.
Они начали осторожно подходить к двери, переступая консервные банки и горы лежалого мусора. Олег шагал гибко, беззвучно. Инспекторские кеды тоже не шумели. Кусты здесь сцепились особенно дружно. Плечо Олега вспарывало их зелёную плоть, и они смыкались за Петельниковым, как вода за пловцом. У двери инспектор покосился на окно — меж редких досок зияла чернота. Он даже себе не признавался, что тот глаз казался ему — нет, не страшнее — противнее, чем компания уголовников.
Дверь была закрыта. Олег пнул её ногой, и она скрипуче уехала в темноту.
— Свети, — шёпотом приказал инспектор.
Яркий луч полоснул сухую землю и ушёл в дом, как проглоченный мраком. Они вошли.
В доме ничего не изменилось. Грязная бумага, стружки, клочки сена, пакеты из-под молока… В углу берлоги чернел пролитый вар. Пахло пересохшей бумагой и грязью. И тишина. Даже мыши не шуршат.
Читать дальше