Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

Вячеслав торопливо ответил:

— А мне с утра надо садиться за стол. Буду дописывать репортаж.

На лице Дины Ивановны проступило разочарование.

— Ну тогда немедленно ложись баиньки…

Она ожидала, что Вячеслав будет уговаривать ее остаться, но он быстро произнес:

— Я тебя провожу.

Он почувствовал, что ей хочется сказать ему что-нибудь неприятное.

— Да, кстати… Жоре нужна школьная форма, а я нигде не могу достать.

Вячеслав с готовностью отозвался:

— Не беспокойся. Я постараюсь достать.

Когда идешь поздно вечером с женщиной к станции метро и тебя раздражает дробный стук ее каблуков об асфальт, гулко разносящийся в тишине, то знай: все идет к концу.

…Репортаж для журнала уже закончен. Он спешит в редакцию. Радостный, возбужденный. Теперь написанные от руки, неряшливо выглядящие страницы начнут преображаться. Сначала их перепечатают машинистки, а потом, если материал будет одобрен секретариатом, они пойдут в набор. Линотипистки превратят печатные строки в металлические, отлитые из специального сплава, гарта. Наборщики их сверстают, выстроят строки в ровные колонки, снабдят их заголовком. А дальше…

Впрочем, лучше не забегать вперед. Прежде всего нужно, чтобы репортаж понравился.

Вячеслав устремляется к входу в редакцию, но с гранитного бордюра, ограждающего лестничную площадку перед дверью в редакцию еженедельника «Радуга», поднимается некое юное существо и встает на пути Вячеслава неодолимой преградой.

Девчонка в бесформенной куртке из серой мягкой, жеваной ткани и в таких же серых брюках (шароварах?), прихваченных у тонких щиколоток шнурком. Бесцветные волосы падают на лоб, но яростно-голубой взгляд вырывается из-под плотной завесы и жжет, словно старается прожечь насквозь.

— Вы! Вы! А еще корреспондент… Ненавижу! — слетает с ее бледных, искривленных яростью губ. — Телефон доверия, видите ли… До-ве-рия! А мы-то, дураки, поверили, купились! Эх, вы!

Вячеслав растерян. Он пытается ухватить мелькающую перед лицом тонкую руку, приостановить это бешеное верчение, разобраться, понять.

— Что случилось? Как вас… Вера?

— Лера!

— Да, Лера, извините. Я вас узнал. А где же он? Ваш друг?

— Где мой друг? И вы еще спрашиваете? Это же подло! Я на вас жалобу напишу!

Она задохнулась от гнева.

…Это было месяца три назад. Так же, как сегодня, Грачев подходил к редакции и встретил на ступенях двоих — парня и девчонку.

Вообще-то говоря, их в одинаковой степени можно было принять за двух девушек или за двух парней, по крайней мере со спины. Те же взвихренные, спутанные волосы, те же линялые майки, те же неопределенного цвета джинсы. По сравнению с этими джинсами даже потертые, видавшие виды на самых разных земных широтах и долготах Славины брюки казались новыми. На ногах у них одинаковые сандалии из перекрещивающихся веревочек. У парня в руках была гитара, с плеча свисала самодельная холщовая сумка-торба, над девчонкой реял бледно-салатовый надувной шарик, привязанный ниткой к поясу. Руки ее были заняты: она старательно пришивала к прохудившимся на колене джинсам ярко-красную заплатку в виде зубчатой шестеренки-цветочка. Девочка, увлеченная работой, молчала, ее спутник бренькал на гитаре, напевал хриплым голосом:

Парень держался вызывающе, странный он какой-то. В его лице всего немножко больше, чем нужно. Слишком густая шапка черных волос, слишком широкие брови, слишком большой рот с искривленными тонкими губами, слишком яркий, почти лихорадочный блеск в близко посаженных черных, как антрацит, глазах. Все это усугублялось выражением мрачной решимости.

Напевая, он глядел прямо перед собой. Там, на другой стороне улицы, стояли назначенные к капремонту строения с зашитыми на первых этажах фанерой проемами окон. У парня было недоброе замкнутое лицо. Казалось, его внутренний мир наглухо закрыт для посторонних, как вот эти заколоченные фанерой дома.

«Перентсов — это, должно быть, родителей», — догадался Вячеслав. Парень ему с первого мгновения не понравился. Это нахальство — сидеть на редакционном крыльце и как ни в чем не бывало распевать блатные песни. Явный вызов. А вот девчонка, склонившаяся над своим нехитрым рукоделием, вызвала щемящую жалость. Подумалось о ее родителях, которые растили себе на радость это голубоглазое существо, а оно вдруг отдалилось от них, ушло из дому, чтобы принять над собою беспощадную власть какого-то амбала. Куда ее заведет?