Татьяна Степанова - Темный инстинкт

А они, ну восточные эти, если им что сделал доброе, они ведь в лепешку расшибутся, верней собаки станут. Ну, Марина посмотрела-посмотрела: парень образованный, на четырех языках свободно объясняется, преданный, честный — ну и взяла его к себе. Я, правда, не знаю, а врать не буду, но сначала-то у них какой-то конфликт вышел: он-то сильно против был, но она все-таки настояла.

— Кто против? — Мещерский чувствовал, что запутался окончательно. — Файруз? А почему? Он же сам хотел…

— Да не Файруз! Дима. Димка был против. Ну ревновал, не хотел, чтобы… — старуха вдруг умолкла и озадаченно воззрилась на собеседника, сообразив, что невольно выболтала то, что вроде и не собиралась. — Сколько там у нас времени-то? Часа нет? А то овощи пора засыпать, бульон-то вскипел…

— Сейчас всего лишь без четверти двенадцать. — Мещерский склонил голову набок и заключил осторожненько:

— А с Корсаковым у Марины Ивановны брак, значит, не был зарегистрирован? Я правильно понял, Александра Порфирьевна?

— Ну да, да! Поймали старуху за язык. Не расписывались они.

— И долго же они.., хм.., были вместе?

— Ну, пока Генрих лежал.., и потом… Года два, наверное.

— А потом что?

— Ну а потом ничего.

— И Корсаков тоже жил за границей? Вместе с вами?

— Не постоянно. Марина ему приглашения оформляла. А когда они с джазом-громыхалкой своей гастролировали, тогда он у нас обычно оставался — на месяц, на два, ну по гостевой. Но и ее ведь понять можно! Вот что я вам, деточка, скажу: шесть лет за стариком — это каково, а?

И ни с кем ведь, ни с кем! Уж я-то знаю. А потом.., мужа вообще паралич разбил. А годы-то идут. Жизнь-то, ау, лови ее за хвост. А тут — бревно бревном лежит. Ну а Димка — теленок ласковый, умеет к женщине подъехать.

Ну и… Сколько, вы говорите, времени, Сереженька? Я все-таки, пожалуй, бульоном займусь. — Она метнулась к плите и загремела кастрюльками.

Мещерский понял: надо уступить и не переть как танк на ворота, которые и так уже начинают поддаваться, надо всего лишь иметь терпение. Помолчав секунду, он сказал:

— Я сегодня утром фотографии разглядывал. Сколько их там! Но знаете, что меня поразило? Почему там нет ни одной, где Марина Ивановна в роли Кармен? Такая опера знаменитая и для меццо-сопрано выигрышная.

— Она «Кармен» никогда не пела, — Александра Порфирьевна поджала губы, словно высчитывая про себя: что-то ты больно быстро насытил свое любопытство. Неужели одна только опера тебя интересует?

— Ей музыка Бизе не нравится?

— О нет. Просто «Кармен» у всех на слуху. И потом, Образцова ее пела, Архипова — куда уж лучше? А Марина подражать не любит. Вот и не поет, хотя ей столько раз предлагали. И кто! Сам Клаудио Аббадо даже. И Дзеферелли к нам в Венецию приезжал, хотел фильм-оперу с Мариной и Пласидо Доминго снимать. Нет, совсем отказала. А потому что суеверная очень.

— Как это? В чем суеверная? — Мещерский снова заинтересовался.

— Ее ведь в консерваторию сначала не приняли. И все из-за «Кармен».

— Марину Ивановну?!

— Ну да, — Александра Порфирьевна улыбнулась. — Когда она совсем молоденькой была — году в шестьдесят пятом, наверное, да, точно, сама рассказывала. Поступала в консерваторию в Москве и готовила на конкурс арии из «Кармен» — в музыкальной студии при ДК железнодорожников занималась, там тогда сильные преподаватели были.

А тур-то и не прошла! И все из-за своей Карменситы. Плохо спела, комиссии не понравилась. Самому Ивану Семеновичу Козловскому.

— Боже мой!

— Вот вам и «Боже мой». Пришлось на второй год все по новой. С тех пор она «Кармен» избегает.

— Надо же! Где у них, у этих экзаменаторов, только уши были! — Мещерский покачал головой. — Дико представить — не принять Марину Ивановну в консерваторию!

Вот уж действительно анекдот про академию и Ломоносова.

— Ну, Сереженька, вы уж меня извините, поговорили мы по душам, а у меня мясо в духовке поспело. С похоронами-то как? Ничего не прояснилось?

— Вадим поехал в милицию как раз по этому вопросу.

— Ну дай бог. А то не по-христиански это все, не по-человечески. Да и Марине тяжело. Поимели бы совесть — эх! А вы, деточка, возьмите с собой боржомчику холодненького. Или соку.

— Спасибо, Александра Порфирьевна, но много жидкости вредно.

Старуха посмотрела снисходительно.

— Эх, молодежь! Все-то вам вредно. Курить — вредно, воду пить тоже вредно, а детей рожать — это вообще. Больно о здоровье своем печетесь. А это не к добру.

— Не к добру?