Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Мещерский на кухне выпил две чашки крепчайшего кофе, но все равно это помогло мало; глаза слипались. Даже сознание того, что в доме — убийца, особо не взбадривало: нервы щекотал холодок страха, но затем накатывала сонливая волна и все казалось не важным: бог с ним, утро вечера мудренее.

И все же, пусть из одного только упрямства, Мещерский решил перебороть себя. В начале первого, съев еще две чайные ложки растворимого кофе в качестве лекарства от сна, он спустился в музыкальный зал. Читать что-либо не было сил, взгляд тупо скользил по корешкам книг на полках, не останавливаясь ни на чем.

Тогда Мещерский сел в кресло, надел наушники и включил стерео, выбрав компакт с «Самсоном и Далилой»

Сен-Санса. В главных партиях этой оперы пели Марина Зверева и Пласидо Доминго. Дремать под такую музыку было, конечно, кощунством, но.., дело молодое, природа властно взяла свое: короче. Мещерский и сам не заметил, как задремал. Впоследствии он горько корил себя за то, что так и не увидел, с какими лицами домочадцы расходились по своим комнатам. Было ли им действительно страшно от уверенности, что убийца — рядом?

Пробудился он, как обычно, внезапно. Самсон и Далила пели любовный дуэт из второго действия — значит, времени прошло немного. В доме царили безмолвие и мрак.

Угли в камине едва тлели. В панорамное окно из сада заглядывала луна на ущербе. И тут… Мещерский быстро выключил звук и сдернул наушники. Нет, чепуха, показалось — не мог же он ничего слышать! Но.., что-то все-таки было: может, тень за окном мелькнула, чей-то темный силуэт. Кто-то бродит по саду, заглядывая в окна…

Мещерский встал и направился в холл — все тихо. Зеркало — под кружевом траура, двери гостиной и комнаты Майи Тихоновны плотно закрыты. Закрыты и белые двери спальни. Он осторожно нажал на ручку, потянул на себя — заперто изнутри. Прошел через столовую к кабинету — комнате Файруза, тоже заперто изнутри. Итак, меры приняты — члены этой «большой и дружной семьи» начали запираться друг от друга на ключ.

Мещерский вернулся в музыкальный зал, распахнул дверь на террасу-лоджию — дохнуло холодом. Прислушался — вроде никого и в саду. Но сердце колотилось часто-часто. Очень не хотелось и выходить в ночной сад, и одновременно поворачиваться к нему спиной, закрывая хрупкую стеклянную дверь и задергивая штору.

Ощущение собственной безопасности разом пропало.

То ли сама ночь спугнула его, то ли крик совы в лесу над озером, то ли эта слишком яркая дерзкая луна… «Возьми себя в руки, ну! Не валяй дурака». Мещерский быстро шагнул через дверной порог в темноту, источающую холод и сырость. Но.., тут же захотелось, чтобы Кравченко оказался рядом, одиночество в этот миг страха казалось нестерпимым.

Он вспомнил: похожее ощущение он пережил и в ту их самую последнюю «спокойную» ночь в этом доме — инстинктивное ощущение чьего-то близкого ПРИСУТСТВИЯ.

И это чувство было сильнее усталости и сна. Так зверь во сне чует приближение врага к своему логову: не видит, не слышит, не чувствует запах, но ЗНАЕТ.

— Кто здесь? — громко спросил Мещерский. — Кто?!

Звенящая тишина оглушила: даже барабанные перепонки заломило. А потом…

— Тише, ты чего орешь? Всех перебудишь.

От темных кустов отделился силуэт. Мускулистая рука ухватилась за кирпич ограды, и… Григорий Шипов одним мощным прыжком преодолел это препятствие.

Мещерский невольно попятился. Шипов был в джинсах и вязаной кофте нараспашку. В электрическом свете, льющемся из окна, было видно, что он бледен и чем-то сильно взволнован. Татуировка на его груди двигалась как живая от неровного дыхания.

— Вы.., ты куда? — Мещерский отступил, заслоняя собой дверь. — Что тебе тут надо?

Рослому Шипову он доходил только до плеча, да и по комплекции уступал значительно, однако давать дорогу не собирался.

— Пусти, — Шипов слабо улыбнулся. — Я замерз к свиньям.

— Куда вы.., ты куда… Что ты тут вообще делаешь?!

— Воздухом дышал, теперь вот замерз. Ну пусти. А то Файруз входную дверь запер. Я пойду.., спать.

Однако в голосе парня было что-то такое, отчего Мещерский растопырил руки и крепко ухватился за дверную притолоку.

— Нет. Убирайся, я сказал. Ни за что.

— Уйди с дороги, — Шипов положил руку ему на плечо.

— Я… Не смейте меня трогать! Я все равно тебя к ней не пущу!

— Пошел ты знаешь куда, детектив. — Шипов рванул его на себя, и Мещерский понял, сколько силы скрывается в этом хорошо тренированном юнце. — Не лезь не в свое дело! Пусти!