– Мне кажется, сэр, – учтиво произнес он, – что в ваших карманах есть серебро.
Высокий джентльмен оторопел.
– Позвольте, – воскликнул он, – вы что же, недовольны? Я же вместо серебра дал вам золото!
– Иногда серебро стоит намного дороже золота, – мягко ответил священник. – Когда речь идет о большом количестве.
Незнакомец внимательно посмотрел на него. Потом еще более внимательно посмотрел на коридор, ведущий к выходу. После этого снова посмотрел на Брауна, а затем пристально обвел взглядом окно за его головой, еще не совсем потухшее. Наконец он, похоже, принял решение. Опершись одной рукой о стойку, мужчина с легкостью акробата перемахнул через нее, навис всем своим немаленьким ростом над священником и взял его большой рукой за воротник.
– Стойте спокойно, – глухо прошипел он. – Я не угрожаю, но…
– А я угрожаю, – раскатистый голос отца Брауна загремел, как литавры, – угрожаю червем неумирающим и огнем неугасающим.
– Странный вы гардеробщик, – промолвил высокий незнакомец.
– Я – священник, месье Фламбо, – сказал Браун, – и я готов принять исповедь.
Мужчина на какое-то время остолбенел, потом пошатнулся и опустился на стул.
Первые две смены блюд обеда «Двенадцати верных рыболовов» были приняты благосклонно. Копии меню у меня нет, а если бы и была, все равно перечисление блюд ничего никому не сказало бы. Оно было написано на том немыслимом французском языке, которым пользуются повара, но который совершенно не понятен самим французам. Согласно порядкам в клубе hors d’ceuvres [78]должны быть многочисленны и разнообразны до безумия. Относились к ним очень серьезно по одной причине: потому что все это многообразие являлось совершенно бессмысленным, как и сам обед, как, впрочем, и сам клуб. Кроме того, по традиции, суп должен был быть легким и несытным, он воспринимался как своего рода аскетическое введение к рыбному пиршеству, которое за ним следовало. Разговоры велись теми странными тихими и небрежными голосами, которые правят Британской империей, правят ею не открыто, а подспудно, хотя если бы рядовой англичанин и сумел подслушать, о чем здесь говорят, вряд ли бы это его воодушевило. Министров членов кабинета обеих палат здесь называли по именам, и обсуждались они со скучливо-благодушной интонацией. Радикально настроенный канцлер казначейства, которого, как считалось, за политику форменного вымогательства проклинала вся партия тори, здесь удостаивался похвалы за умение держаться в седле во время охоты и недурной поэтический слог. Глава тори, которого все либералы ненавидели и считали тираном, здесь тоже обсуждался и в целом заслужил положительную оценку за свой… либерализм. Вообще, создавалось впечатление, что политики у них были важной темой для разговоров, и в то же время обсуждалось тут все, кроме самой политики. Мистер Одли, председатель клуба, любезный пожилой мужчина в чопорном гладстоновском воротнике, был своего рода олицетворением этого призрачного и в то же время сплоченного сообщества. За всю свою жизнь он не сделал ничего… даже ничего плохого. Не разговорчив, не особенно богат. Он просто был одним из них, и все. Ни одна из партий не могла не считаться с фактом его присутствия, и если бы он захотел войти в состав кабинета, он бы непременно туда попал. Герцог Честер, вице-председатель, был молодым восходящим политиком. Другими словами, этот приятный молодой человек с прилизанными светлыми волосами и веснушками был в меру умен и обладал несметным состоянием. Его публичные выступления неизменно сопровождались успехом, и принципы, которых он придерживался, были достаточно просты. Если у него возникало желание пошутить, он шутил, и его называли замечательным. Если же шутка не приходила ему в голову, он говорил, что сейчас не время для пустых разговоров, и его называли толковым. В личном общении, например в клубе, среди людей одного с ним класса, он был мило простодушен и простоват, как мальчишка. Мистер Одли, который никогда не занимался политикой, относился к своим подопечным несколько более серьезно. Порой он даже приводил собравшихся в смущение высказываниями, предполагающими, что между либералами и консерваторами все же существует какая-то разница. Сам он был консерватором, даже в личной жизни. Седые волосы у него на затылке ниспадали на допотопный стоячий воротник благородными локонами, как у какого-нибудь старого государственного мужа, и сзади он походил именно на того человека, в котором нуждалась империя. Спереди же он был похож на тихого, любящего комфорт холостяка, снимающего квартиру в Олбани, кем он, собственно, и являлся.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу