— Это была превосходная машина, — вздохнул Купер.
— Немногие помнят ее, — заметил я. — Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.
— Я помню, — Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. — На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.
— У вашего овд был хороший вкус.
— В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, — сухо пояснил Купер. — Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.
Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал расспрашивать его. Мне за это не платили.
— Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.
— Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?
— Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.
— Должно быть, она многое для вас значит.
— Вы правы, мистер Которн, многое, — и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.
После того как я рассказал Триплету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую он сам оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы прийти к выводу, что покупка «кадиллака» — наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.
В пять часов я вновь нажал кнопку под столом, — на этот раз, чтобы сообщить Триплету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.
— Мы с женой обедаем сегодня в гостях, — сообщил он мне, когда мы уселись за столик. — Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.
— Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.
— Обязательно.
Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триплета, не подвезти ли его домой.
— Нет, — он покачал головой. — Я лучше пройдусь.
Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.
Расставшись с Триплетом, я доехал до Голливудского бульвара, повернул налево и остановился у пересечения с Ло-урел-Кэньон. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Кзньон. Дом, построенный перед второй мировой войной, стоял на склоне холма и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд потребовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут подоспела и картошка. Я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцёна вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой, в другой сжимая абордажную саблю. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.
Читать дальше