Дэн Симмонс - Пятое сердце

– Прошу за мной, джентльмены, – сказал Генри Адамс.

Надгробья разделялись пространствами зеленой травы, так что ни у кого не возникло бы чувства, будто они идут по могилам, однако Адамс повел спутников к асфальтированной дорожке, которая вилась между деревьями к другим лужайкам. Все памятники были в очень хорошем вкусе. Впереди виднелась почти сплошная стена из близко посаженных высоких остролистов или какого-то американского вечнозеленого дерева, похожего на английский остролист.

Вслед за Адамсом они подошли к двухъярусному каменному пьедесталу, на котором стояла гранитная колонна высотой футов десять, отчасти закрытая кружевными ветками деревьев.

– Это важная сторона памятника, – сказал Адамс, прикасаясь к резному барельефу из двух переплетенных колец. Каждое было примерно двенадцать дюймов в диаметре и состояло из мелких листочков, вроде лавровых.

Не останавливаясь, Адамс повел их по периметру двадцатифутовой стены из деревьев, туда, где в ней открывался узкий проход.

– Смотрите под ноги, – предупредил он.

Совет был своевременным: посадки отделял бетонный бордюр, не до конца засыпанный гравием.

Трое мужчин прошли через древесный проем, поднялись на площадку и замерли.

– О боже… – выговорил Генри Джеймс.

Даже у Шерлока Холмса, которого ничуть не занимали погребальные объекты любой эпохи, на миг перехватило дыхание.

Они стояли на шестиугольной площадке поперечником в двадцать футов. По трем сторонам тянулись скамьи – каменные, но не из гранита, как сам памятник. Подлокотники на их концах были в форме грифоньих крыльев, а под ними резные когтистые лапы стискивали шары – основание скамей.

Однако в первую очередь взгляд приковывал памятник напротив центральной скамьи.

На гранитном пьедестале, спиной к вертикально стоящей гранитной плите, сидела задрапированная фигура выше человеческого роста, не то мужская, не то женская. Край одеяния покрывал ее наподобие капюшона, оставляя открытой лишь правую руку; на лицо падала глубокая тень.

Холмс сделал шаг вперед. Генри Джеймс тоже.

– Генри, – проговорил Джеймс, – вы присылали мне фотографии, но я и представить не мог…

– Фотографии ничего не передают, – ответил Адамс. – Лиззи Камерон отправила мне снимки, когда я был в Южных морях, но мощь памятника я осознал лишь в прошлом феврале, увидев его своими глазами. Много раз за эти два года сидел я здесь, незримый и неслышимый для всех, и наблюдал за людьми, которые впервые видели памятник. Диапазон их высказываний был чрезвычайно широк – от любопытных до грубо-ребячливых.

Видимые части массивной бронзовой фигуры были андрогинны. Сильная рука, подпиравшая щеку и подбородок, могла принадлежать и мужчине, и женщине. В твердости черт и прямизне носа чувствовалась прерафаэлитская красота, однако глаза – почти, но не совсем прикрытые веками в скорбном размышлении – выводили скульптуру за рамки любой школы, любой эпохи, классической или современной.

– Кажется, будто его… или ее… лицо под капюшоном затеряно в пещере раздумий, – сказал Джеймс.

– Когда мы с художником Ла Фаржем вернулись в восемьдесят шестом из Японии, мы чуть не с головой завалили Сент-Годенса фотографиями и рисунками будд, чтобы он почерпнул в них вдохновение, – тихо произнес Адамс. – Во время долгого путешествия по Южным морям я про себя называл будущую статую «мой Будда». Однако это не Будда.

«Верно», – подумал Холмс. Будды, которых он видел на Востоке, рождали ощущение созерцательного покоя; эта статуя внушала зрителю сильнейшее чувство утраты, боли и даже скорби – всего того, что Будда и его последователи оставили позади.

Холмс мысленно отметил, что закутанная бронзовая фигура сидит на невидимой скамье или камне, прислоненном к граниту. Ноги, неразличимые под складками, стояли на массивном каменном основании фута три в поперечнике, которое, в свою очередь, опиралось на гранитную плиту, отходящую от вертикального блока.

Когда наблюдатель делал шаг вбок, полуприкрытые глаза статуи как будто следили за ним. Складки одеяния тяжело ниспадали с колен, отполированных частыми прикосновениями.

– Есть ли у скульптуры название? – спросил Холмс.

Он снова сделал шаг влево, затем вправо, чувствуя, как глаза из-под капюшона отмечают его движения.

Адамс опустился на скамью напротив памятника и закинул ногу на ногу:

– Я хотел назвать ее «Упокоение», но это было бы не совсем правильно, да? Как раз покоя-то в ней нет… или есть что-то большее. Мой друг Ла Фарж называет ее «Кваннон», по японскому имени китайской Гуаньинь. Петрарка сказал бы: «Siccome eterna vita è veder Dio» . [25] «Свет вечной жизни – лицезренье Бога» (перевод А. Ревича). По-моему, настоящий художник должен был оставить ее безымянной, чтобы не ограничивать возможные толкования.