Александр Трапезников - Мышеловка

— Ну-ну!

Обернувшись, я увидел прислонившегося к дереву рыжего пекаря, который поддерживал свое пузатое брюхо обеими руками. Сказав это, он добавил:

— Решили навести тут порядок? — Эта фраза прозвучала так, будто он имел в виду не дом деда, а всю Полынью.

— Много хлама скопилось, — отозвался я. У меня этот булочник отчего-то не вызывал никакой симпатии. Его тараканьи усы топорщились и шевелились, словно живые, а маленькие глазки буравили меня насквозь. Что могло послужить причиной ссоры между ним и дедом? И почему Раструбов пообещал убить его? Может быть, он выполнил свою угрозу? В облике пекаря было что-то грубо-животное, несмотря на всю его шарообразную и обтекаемую внешность.

— Надолго к нам? — спросил он, продолжая изучать мое лицо.

И тут я решил сделать рискованный выпад.

— Пока не найду того, кто убил деда.

— Что-о? — Усы Раструбова зашевелились еще сильнее, просто заходили ходуном, а взгляд стал отливать сталью. — Разве его убили? Откуда вы знаете?

— А вы? Вы ведь тоже знаете об этом, так?

Пекарь смешался, посмотрел в сторону.

— Нет, нет, — поправился он. — Я хотел сказать: почему вы так думаете? Арсений утонул — это всем известно.

— Да. Но мало кто знает, что он вообще не умел плавать. И не полез бы без нужды в воду. Значит, его туда сбросили. Живого или уже мертвого.

— Чего-то вы фантазируете, — промолвил пекарь, почесывая затылок. — У нас в Полынье и убийц-то никогда не было.

— Вот и завелись. Как тараканы.

— Что это вы на меня так смотрите?

— Скажите, Ким Виленович, что за ссора у вас вышла с моим дедом накануне его смерти?

— Какая ссора? Кто вам наболтал? Не было никакой ссоры. С чего это вы взяли? — Пекарь был явно смущен, лицо его пошло красными пятнами.

— Вы вроде бы даже угрожали ему? — Я продолжал его дожимать.

— Никогда такого йе было! — отрезал Раструбов. — Наговаривают люди. Злые языки чешут. Слушайте их побольше. Некогда мне тут с вами… Пойду я… Дела… — И он торопливо пошел прочь, но, прежде чем скрыться за поворотом, пару раз оглянулся. И мне показалось, что в его глазах, кроме страха, мелькнула затаенная угроза.

«Вот и еще одного зверя пробудил в его берлоге», — с немалой долей удовлетворения подумал я. Мне захотелось растрясти всю эту Полынью, сбросить с ее жителей маски, чтобы они проявили свою внутреннюю, истинную сущность. Обнажились, как в преддверии Страшного Суда. А катализатором выступит смерть деда. Мой замысел уже начал давать всходы: занервничал доктор Мендлев, ушел ошарашенным пекарь Раструбов, призадумался кузнец Ермольник, а сколько еще человек косвенным образом прослышали о моем расследовании и затаились в ожидании?

Вернувшись в дом и наскоро пообедав, я отправился к поселковому старосте, чтобы оформить необходимые документы на владение домом. Илью Ильича Горемыжного, высоченного, словно корабельная мачта, мужчину, я обнаружил в тенистой беседке возле его двухэтажного особнячка. Он вкушал сочную дыню, запивая ее брусничным морсом. Кисло улыбнувшись мне, он предложил разделить с ним трапезу.

— Угощайтесь, — сказал он, отрезая мне малюсенький кусочек.

— Увольте, не хочу.

— Да будет вам! Вкусная дыня-то.

— Так и на здоровье, а мне врачи запрещают. — Я угадал, что ему страсть как не хочется делиться своим лакомством, редким для сих мест. И по мере того, как я отказывался, лицо его все больше добрело.

— Ну как хотите! — с облегчением сказал он, вгрызаясь зубами в мякоть. — Вы, наверное, за печатью пришли? Документы при вас? Надо еще уплатить взносы за год вперед.

— Как скажете, — согласился я, с любопытством наблюдая за ним. Ему было лет шестьдесят, но выглядел он довольно моложаво. Аккуратно подстрижен, одет с некоторым изыском, даже по-своему красив, только в глазах была какая-то вялость, вековая лень его предков, желание посматривать на жизнь из окна безопасного жилища и ни во что не вмешиваться. И вздыхал он столь часто, словно нес на своих худых плечах непосильный груз. «Мыльный пузырь», — вспомнил я определение тетушки Краб. Удастся ли ему избежать острой соломинки, которая когда-нибудь проткнет его тонкую пленку? Немудрено, что при таком «народном правителе» всем в поселке распоряжается богатей Намцевич.

Горемыжный доел дыню, и мы пошли в дом, где он долго вертел в руках мои документы, рассматривал их и так и сяк, чуть ли не пробовал на зуб, прежде чем проделать необходимые формальности и проставить печати. Я уплатил взносы.