Буало-Нарсежак - Дурной возраст

Он едет быстро; вот дом, где квартира Элианы. Малолитражка на месте. Дом, кажется, затих. В какое-то мгновение ему мерещится, что там снуют полицейские. Он медленно проезжает мимо, делая вид, что прогуливается, хотя и сознает, что на него никто не обращает внимания. Впервые констатирует, что дома Элианы, Эрве и его собственный расположены неподалеку друг от друга. Тот же квартал, словно нечто более пагубное, чем простой случай, приблизил их друг к другу. Он останавливается у своего дома. Четыре тридцать. Есть еще время съездить в госпиталь.

В зале ожидания полно пациентов. Нечего бояться вопросов. Мотоцикл он оставляет в гараже и садится в автобус, чтобы добраться на другой конец города. Осторожность не помешает. Если бы с ним тоже произошел несчастный случай, какая бы участь ждала Элиану? Никто ведь не подозревал бы, где ее искать. Не лучше ли оставить письмо у себя на письменном столе? Нечто вроде завещания. Я, нижеподписавшийся Люсьен Шайу, в здравом уме и твердой памяти, заявляю… Только в самом ли деле он в здравом уме и твердой памяти? Ему забавно переваривать эти идиотские мыслишки, а тем временем проплывают мимо улицы, начинают загораться витрины, превращаясь сквозь запотевшие стекла в красноватые, зеленоватые полосы. Ему хорошо. Хорошо бы остаться тут подольше. Он старается не думать, не ворошить впечатления. Тут у него тайна, сокровище. Когда-нибудь позднее он припадет к этому источнику.

Когда он выходит из автобуса и видит перед собой громаду госпиталя, шагать уверенно трудно, словно только что, ослепленный, он вышел из кинотеатра. Все здесь призывает к порядку и печали: запахи, тишина, холодноватое освещение. Ему показывают, куда идти. Вместе с другими посетителями он поднимается в просторном лифте. У окружающих замкнутое выражение лица, будто людей гложет забота. Длинный, как корабельная палуба, коридор. На дверях номера палат. Проезжает тележка на бесшумных каучуковых шинах. Нечто неясное распростерто под белой простыней. Кого-то, конечно, прооперировали и везут обратно в палату. На каждом шагу несчастье приобретает черты все более и более потрясающей реальности. Люсьен кожей чувствует, что друг его получил серьезную травму. На ум приходят фразы, которые он рассеянно вычитывал в газетах: Франко борется со смертью… Мальро борется со смертью… Здесь подобные слова приобретают конкретный смысл. Эрве борется со смертью — это он-то, ловкий дзюдоист, владевший самыми эффектными приемами! Схватка со смертью?.. Люсьен смутно воображает рукопашную: дыхание смешалось, сцепились тела, и вот в конце концов эта удаляющаяся каталка, увозящая обреченного. Он останавливается. Подкашиваются нога. Ему хочется, чтобы Эрве выкарабкался, ибо его собственная борьба не имеет иначе никакого смысла.

Медсестра спрашивает, что он ищет. Узнав, объявляет:

— Посещения запрещены. Но его мать здесь. Я ее предупрежу.

Она осторожно толкает дверь под номером 117. Счастливый ли это номер? Люсьен складывает цифры, будто проверяет через девятку: семь плюс один и еще один — девять. Кажется, это хороший номер. Появляется мадам Корбино. Ее не узнать: исхудала и отекла одновременно, глаза покраснели, кожа землистая.

— Бедный мой Люсьен, если бы вы его видели! — шепчет она.

— А я как раз хотел его навестить.

Она делает знак, чтобы он подошел поближе, взглянул в приоткрытую дверь. Голова раненого плотно забинтована марлевой повязкой. На кронштейне укреплен флакон с ниспадающей резиновой трубкой, которая исчезает под одеялом. Другая трубка введена в нос. Глаза закрыты. На подбородке темный пушок.

— Он нас слышит? — спрашивает Люсьен.

— Нет. Он не приходил в сознание. Иногда он шевелит губами, но врачи считают, что…

Фраза не окончена… Срывающийся, хриплый голос, как у человека, который много плакал.

— Дочь в гараже, — продолжает она. — От ее мужа толку мало. А я, как вы понимаете, не могу отлучиться. Здесь я провожу целый день. Вечером вынуждена уезжать. Я уже не сплю. С ужасом жду, что мне скажут…

Она прижимает к губам носовой платок, на несколько шагов отступает и увлекает за собой Люсьена.

— Спасибо, что приехали. Вы ведь знаете, он вас любит. Мальчик мой дорогой! Видеть его в таком состоянии! И куда только он направлялся на этой машине? Ведь ему запретили.

— Но хирург-то надеется?

Она оживляется, качает головой.

— Кажется, да. Эрве так молод. Ваш папа тоже надеется. Он заезжает сюда каждое утро. Очень любезен со мной. Поблагодарите его от меня. А теперь уезжайте. Для вас это неподходящее зрелище.