Владимир Гурвич: Челюсти пираньи

— Ничего, только скучно, никуда не пускают.

— У вас не больше десяти минут, — предупредил Яблоков и вышел.

Артур проводил его взглядом, а когда он вышел, на его лице появилась вдруг гримаса.

— Тебя никто не обижал?

— Нет, только в начале один из них сделал мне больно, когда схватил за руку. Такой очень большой.

— Знаю его. Это все?

— А что еще? — пожал плечами мальчик. — А почему ушла мама?

— Разве тебе она не объяснила. Для того, чтобы выпустить нас отсюда.

— А почему дядя Павел взял нас в плен?

Значит, он понимает, что произошло, хотя, естественно, не может постигнуть причины происшедшего.

— Он поссорился с твоей мамой.

Артур задумчиво посмотрел на меня. То, что он сказал дальше, немного даже ошеломило меня.

— Я никогда не верил, что он нас любит, что он мамин друг.

— Не верил? Но почему?

— Я видел, что он обманывает. Когда любят все делают по-другому.

— Ты оказался прав, умный малыш. — Я погладил его по волосам. — Ты должен быть смелым, всякое может случиться.

— А что может случиться?

— Точно не могу тебе сказать. Но обещай мне: если вдруг услышишь какой-нибудь шум, особенно стрельбу, ни в коем случае не выглядывай из комнаты, как бы это тебе не было интересно. Ложись на пол и лежи пока все не стихнет. Ты обещаешь?

— Да, я понимаю, это опасно, — спокойно, как о само самой разумеющей вещи сказал Артур. — Вы не волнуйтесь, мне нисколечко не страшно, — вдруг добавил он.

Кто кого успокаивает, невольно подумал я.

В комнату вошел не Яблоков, а Зайченко. Под его бдительным оком я вновь вернулся к себе. Однако любезно проводив меня к месту моего заточения, он, словно с любимой женщиной, не спешил со мной расставаться. Гигант смотрел на меня, ему явно хотелось со мной поговорить.

Внезапно он приблизился ко мне. Его вид не предвещал ничего хорошего, я невольно попятился, когда он подошел совсем близко.

— Боишься? — спросил он, широко расставив ноги. — Правильно делаешь. Думаешь, если твоя дамочка принесет деньги, ты выйдешь отсюда. — Внезапно он наклонился ко мне. — Даже если этот ненормальный тебя и отпустит, тебе все равно каюк. Ты меня достал, а я этого не люблю. — Он рассмеялся. — Он думает, что я работаю на него. Ты поди тоже так думал. — Продолжая смеяться, Зайченко вышел из комнаты.

Я же сел на стул. Несколько коротких реплик Голиафа во многом изменили мой взгляд на ситуацию, она оказалась гораздо паршивей. Этот громила вовсе не собирается работать на Яблокова, выполнять его приказы, он сам хочет заграбастать все денежки. И еще одно обстоятельство: выходит не только я понял, что с Яблоковым не все в порядке, Зайченко тоже об этом знает. И судя по всему он не столь уж и примитивен, в его черепе наполненность мозгами оказалась на несколько более высоком уровне, чем я до сих пор предполагал.

Но если Зайченко не намеревается выпустить меня отсюда живым, то такая же судьба может постигнуть и Артура. Он хотя и маленький мальчик, но не по годам разумный. Зачем оставлять такого свидетеля. Надо что-то делать? Но что? Я сидел в запертой комнате с решетками на окнах, у меня не было никакого оружия. Я чувствовал себя беззащитным и беспомощным, наверное таким ощущает себя только что появившийся на свет младенец.

Прошел целый день, который ничего не изменил в моем положении.

Один раз ко мне буквально на несколько секунд заглянул Яблоков, он лишь посмотрел на меня, но ничего не сказал, пару раз почтил меня своими визитами Зайченко. Он был более красноречив, ему явно доставляло удовольствие мне угрожать. При этом он постоянно поигрывал дубинкой. Я понимал, что это отнюдь не шутки: с его силой достаточно одного удара ею — и вряд ли я переживу этот момент.

Вечером неожиданно ко мне пришел Яблоков. Я не видел его всего несколько часов, но за это время он изменился. Поначалу я даже не понял, в чем дело и только минуты через две мне стало ясно: его глаза стали еще более беспокойными, в них затаился великий страх. Это был страх перед самим собой, перед своей неуправляемостью. Но не только. Это я понял из нашего разговора.

Но начался он не сразу, Яблоков сидел напротив меня, но смотрел куда-то в сторону. У него было такое отрешенное выражение лица, что я не был уверен, что он помнит о моем присутствии. Но он помнил.

— Вы счастливый человек, — вдруг произнес он, — вы никогда ничего не боитесь. И вас любит такая женщина. А я всю жизнь всего боялся и никто меня никогда не любил. Представляете: всю жизнь никто не любил. — Он посмотрел на меня, словно проверяя: понимаю ли я все огромное трагическое значение этого факта в жизни Яблокова.