Сакс Ромер - Зеленые глаза Баст

Но если перед визитом туда у меня и были угрызения совести, то прием, оказанный мне, мгновенно их развеял. Забыв об услуге, которую (по его же убеждению) я оказал ему в прошлом, сэр Бернем продемонстрировал все свое презрение к англо-индийцу в одном только приветствии.

Будучи евразийцем, я являюсь вместилищем всех худших черт, предопределенных моим происхождением, — с великой горечью я признаю сей факт. Сердце мое ожесточилось, стоило лишь этому англичанину так холодно и так оскорбительно высокомерно обратиться ко мне, человеку, намного превосходящему его интеллектуально. Прекрасно сознавая, что в моей власти нанести ему такой удар, от какого он никогда не оправится, я немного поиграл с ним, а так как его поведение становилось все более невыносимым, я возрадовался при мысли, что его жизнь и положение в обществе зависят от меня.

Его сына и будущего наследника Фрайарз-Парка, Роджера Каверли, в ту пору мальчика девяти лет, холили и лелеяли, как балуют в подобных условиях единственное дитя. Я тут же вообразил встречу брата и сестры! Да! За утонченную и умышленную жестокость, с которой сэр Бернем говорил со мной, я вознамерился отомстить, приготовив отравленный кинжал. Когда темой нашего разговора стал наследник, я отбросил ножны притворства — и обнажил оружие.

Мне не забыть, как изменилось лицо сэра Бернема. Раненный мной в самое сердце, он зашатался. Я выиграл поединок, произнеся всего десять слов. Я не колебался, диктуя условия соглашения, вскоре заключенного между нами. Я делаю это заявление не потому, что стремлюсь обелить себя — я поплачусь за каждое свое деяние; мой рассказ — это итог, завершающий мою научную деятельность.

Стоило доктору Дамару Грифу произнести это, как его сотряс сильнейший спазм боли. Его черные глаза широко раскрылись, лицо мучительно исказилось.

Я бросился к нему на помощь. Пусть он и признал себя злодеем, но человечность никому не позволяет бесстрастно взирать на муки ближнего.

Но не успел я подскочить к нему, как Дамар Гриф, стиснув зубы и сжав подлокотники так, что костяшки его пальцев белым мрамором заблестели в электрическом свете, посмотрел на меня и прошептал:

— Вернитесь на место, сэр. Я хочу, чтобы вы сели.

В его голосе и взгляде было нечто отталкивающее, но заставляющее подчиняться. Гаттон, тоже успевший встать со стула, замешкался. Дамар Гриф оторвал руку от подлокотника и жестом указал нам на наши места. Обменявшись недоуменными взглядами, мы с Гаттоном послушно сели.

После этого евразиец, чей высокий, костистый лоб покрылся смертельной испариной, а лицо с ястребиными чертами обрело свинцовый оттенок, вынул из кармана тяжелые золотые часы (встревоженный инспектор ловил глазами каждое его движение) и посмотрел на них. Трясущейся рукой он вернул часы в карман.

— Мне следует поторопиться, — прохрипел он. — У меня… всего девятнадцать минут…

Гаттон вопросительно посмотрел на меня, но я мог лишь покачать головой в ответ. Смысл слов доктора ускользал от моего понимания, но когда Дамар Гриф, медленно и с очевидным усилием, заговорил опять, я заметил, как странно изменилось выражение лица наблюдательного Гаттона.

Месяц спустя я уже жил в Белл-Хаусе, доме, относившемся к поместью Фрайарз-Парк. В просторных комнатах этого особняка было достаточно места для размещения библиотеки и моей бесценной коллекции. Нахема также поселилась со мной там, но, не забывая о сомнительных обстоятельствах, при которых мне достался этот дом, я из предосторожности не стал отказываться от пригородной виллы, о которой упоминал ранее, да и скромная стоимость ее аренды больше не отягчала мой изрядно пополнившийся карман.

Так и слышу, что вы воскликнули: «Шантаж!» Можете расценивать этот поступок как угодно, тогда как моим ответом будет: «Наука прежде всего!» Я верил, что не иметь средств на продолжение моих экспериментов — все равно, что обеднить мир. Но даже наука не смогла бы подсказать мне, что труду всей моей жизни суждено сгинуть на пепелище Белл-Хауса.

Мои исследования временно ушли в сторону от первоначально избранной области; понимая, что грядет большая война между народами, я направил свою работу в новое русло. Мой великий труд, который, как я полагал, после опубликования пошатнет множество научных репутаций, был завершен. История жизни Нахемы увенчала мои исследования в области эмбриологии, физиологии и психологии психогибридов. Честно говоря, присутствие моей необычной протеже грозило превратить жизнь в кошмар. Тогда мне еще только предстояло узнать, что она воистину неиссякаемый источник обновления моих денежных ресурсов, которые из-за дорогостоящего характера исследований таяли с невероятной быстротой. Возможно, я пренебрег поставленной перед собой задачей изучения ментального и физического развития Нахемы, ибо вскоре стало невозможно не признать, что, погрузившись в новые занятия, я утратил былой контроль над ней.