Дик Фрэнсис - Отражение

А часто это случалось?　Часто ли она приводила тебя? О… ну, раз шесть. В первый раз ты здесь появился года в четыре, а в последний раз я видела тебя лет в восемь. Тогда должна была родиться Клэр, и я уже не смогла брать тебя.　Я всегда с большой благодарностью вспоминал вас, — сказал я.　Правда? — Ей это было приятно. — А я и не думала, что ты помнишь… хотя, раз уж ты пришел сюда, значит, в самом деле…　Кстати, вы не знаете Хлою, Дебору или Миранду?　спросил я.　Дебору БеДербек? Которая переехала в Брюссель?　Наверное, именно ее…　

Саманта с сомнением покачала головой.　

Об Аманде она ничего не будет знать. Она уже… двадцать пять лет как живет в Брюсселе.　

Клэр стала делать чай, а я тем временем спросил Саманту, не рассказывала ли ей когда-нибудь мать о моем отце.　

Нет, я ничего никогда о нем не слышала, — убежденно сказала она. — Да и остальные, наверное, тоже. Она должна была сделать аборт, но не сделала. Дотянула до тех пор, пока не стало слишком поздно. Фантастическое легкомыслие — в этом вся Кэролайн.　Она скорчила гримасу. — Но если бы она сделала то, что обещала этой ведьме — своей матери, ты бы сейчас, наверное, здесь не сидел.　Она искупила свою вину: мое рождение не зарегистрировано.　Господи! — Она хмыкнула. — Узнаю Кэролайн. Мы друг друга с детства знали, учились в одной школе. А когда окончили, она почти сразу же влипла в эту историю с тобой.　А в школе она принимала наркотики?　Да нет, что ты! — Она задумалась, нахмурив брови. — Это случилось позже. Кто из нас этим не баловался! Нет, вместе мы этим не занимались. Но наше поколение…В молодости все мы, наверное, рано или поздно их пробовали. В основном, марихуану.　

На лице Клэр было написано удивление — она,　

видно, и не предполагала, что ее мать способна на нечто подобное.　

А ее друзей, с которыми она балдела, вы знали?　

Саманта покачала головой.　

Нет, не доводилось. Кэролайн говорила «друзья», но мне всегда казалось, что это один человек — мужчина.　Нет, — сказал я, — иногда их было несколько. Я помню: на полу — диванные подушки, на них — 　

полусонные люди, комната вся в дыму. И повсюду — мир и покой.　

Я вспомнил людей, которые говорили «косячок», «травка», «костыль», но для ребенка эти слова непонятны, ибо означают другое.　

Когда мы пили чай, приготовленный Клэр, Саманта вдруг спросила, чем я занимаюсь.　

Я — жокей.　

Они посмотрели на меня недоверчиво.　

Но ты очень высокий, — возразила Саманта, а Клэр добавила:　Так не бывает, чтобы люди просто были жокеями.　Бывает, — ответил я. — Перед вами — наглядный пример. Кроме того, стипль-чезом могут заниматься довольно высокие люди. Например, известны жокеи ростом метр восемьдесят.　Как странно! — воскликнула Клэр. — И все-таки занятие довольно бессмысленное, нет?　Клэр! — одернула ее Саманта.　Если вы имеете в виду, что жокей не приносит никакой пользы обществу, — спокойно сказал я, — то ошибаетесь.　То есть? — спросила Клэр.　

Скачки — это развлечение. А развлечения полезны для здоровья.　

А как же ставки, — заявила она. — Это что, тоже полезно для здоровья?　Ставки — это своего рода сублимация риска: вместо того, чтобы ставить на жизнь, ставишь на деньги. Например, для альпинистов, покоряющих Эверест, существуют спасательные экспедиции.　

Клэр подавила улыбку.　

Но сами-то вы… рискуете.　Но ставок не делаю.　Клэр тебя в узел завяжет, — сказала ее мать. — Не слушай ее.　

Но Клэр покачала головой.　

По-моему, пытаться завязать в узел твоего маленького Филипа — гиблое дело.　

Саманта удивленно взглянула на нее, потом спросила, где я живу.　

В Ламбурне. Это деревушка в Беркшире возле Даунса.　

Нахмурив брови, Клэр сосредоточенно взглянула на меня.　

Ламбурн… это что-то вроде Ньюмаркета? Там много скаковых конюшен?　Совершенно верно.　Хм. — Она задумалась. — Позвоню-ка я сейчас своему шефу. Он делает книгу о жизни британских деревень. Сегодня утром он говорил, что материалов для книги пока еще мало, и спрашивал, нет ли у меня каких-нибудь идей. Текст для книги пишет один парень. Приезжает в деревню, поживет там с неделю и главу напишет. Он только что написал о деревне, где ставят оперы собственного сочинения. Так вы не будете возражать, если я позвоню?　Ну, конечно, нет.　

Едва я это сказал, она встала и пошла к телефону, стоящему на кухонном столике. Саманта с материнской гордостью посмотрела ей вслед. Как странно, что Саманте уже под пятьдесят, думал я, ведь в моем представлении она была молодой. Но теперь мне казалось, что я знаю ее уже много лет — причиной тому были, должно быть, какая-то ее теплота, прямодушие, стойкие жизненные ценности и врожденная доброта. Я вновь убедился, что полузабытые воспоминания моего детства были справедливы.