Фрэнсис Броуди - Убить до заката

Какие же гнев и ненависть стояли за разбитыми часами, подумалось мне, и, возможно, те же самые гнев и ненависть обратились и на Этана. Его мастерство было безупречным. Я видела это по фрагменту синего сланца с гладким краем. Зачем Этану исчезать? Если поверить худшему и представить, что он был мертв, когда его нашли дети, то что случилось с телом?

Гарриет последовала за мной за навес. Там были следы ног, да и почему им там не быть? Но один след был не больше моего. Легко ступая, я сравнила его со своим. Достала камеру. Освещение за навесом оставляло желать лучшего, но я настроила камеру и подошла как можно ближе, но так, чтобы не повредить отпечатки ног.

Теперь я жалела о присутствии Гарриет. Следовало ли притворяться, что мне нужна экскурсия, только чтобы иметь предлог для поисков? И что я найду? Любые следы ног, любые улики покрыты пылью, затоптаны субботней поисковой партией, размыты ночным дождем.

И все равно я осмотрелась вокруг. От этого места у меня по коже бежали мурашки. Так, наверное, выглядит обратная сторона луны. В отдалении высилась серая гора валунов, словно после обвала.

Что я искала? Обрывок ткани, зацепившийся за камень, пятно, которое могло оказаться кровью, прядь волос? Бо́льшую часть своей жизни мы не смотрим под ноги, и вверх, собственно, тоже, только прямо. Я уставилась на землю. Песчаная, каменистая, и ничего-то по ней не прочтешь.

Гарриет стояла неестественно прямо и наблюдала за мной. Надо отвести ее домой. На сегодня ей достаточно.

Наши взгляды встретились.

– Я хочу, чтобы вы кое на что посмотрели.

– На что?

Она протянула руку. Под предводительством девочки я пошла по карьеру, вверх и вниз по холмистой поверхности, вдоль ровного участка земли, мимо крана, прямиком на другую сторону, где холм шел под уклон и упрямый ясень, белый от пыли, цеплялся за его скалистую поверхность.

Земля стала мягкой. Меня будто током ударило, когда я увидела нечто похожее на вмятину от каблука и плоский след, как от волочения. И снова – еще один след от каблука. Недостаточно просто сфотографировать эти следы на земле. Я должна измерить отпечаток каблука. Он был слишком мал, чтобы принадлежать рабочему каменоломни, если только здесь не было молодого паренька. Разумеется, этому можно дать абсолютно рациональное объяснение.

– Минутку, Гарриет. Я хочу сделать снимок на память о том, как выглядит каменоломня.

Я села на валун, чтобы подготовить камеру. Этот валун станет моим ориентиром. Я сфотографирую свою находку, валун и уходящую отсюда прямую полосу.

Если я была права – а мне так хотелось ошибиться, – кто-то протащил в эту сторону тело. Это объясняет, почему, когда мужчина с фермы вернулся сюда вместе с Гарриет, тело исчезло.

Гарриет наблюдала, пока я фотографировала участок земли, не вполне, впрочем, уверенная, что здесь действительно волокли тело. Вероятнее, это указание на место в сухой пыли, где на меня нахлынуло дурное предчувствие.

Когда я закончила съемку, Гарриет схватила меня за руку и потянула за собой. Мы продолжили наш переход по неровной земле.

Почти в самом конце каменоломни, рядом с дальним склоном, девочка остановилась. Большой темный пруд стоячей воды лежал почти идеальным зловещим кругом.

– А если он упал сюда? – спросила она. И сильнее сжала мою руку.

Не успела я ответить, как пронзительный свист разорвал утреннюю тишину. Мы обе одновременно вздрогнули. Я обернулась посмотреть, откуда донесся этот звук. На другом конце каменоломни стояла фигура. Человек со злостью поднес ко рту сложенные рупором ладони.

Слов вообще-то было не разобрать, но настрой сомнений не оставлял. Мы остались на месте.

– Это отец Рэймонда, – тихо проговорила Гарриет.

– Тот, который злющий?

– Да. Он бригадир.

– Как его зовут?

– Джосайя Тернбулл.

– Ярится, как бык. – Мужчина надвигался на нас так быстро, что я пожелала ему споткнуться и шлепнуться лицом вниз. – Давай-ка не будем его слушать, Гарриет.

Я направила фотоаппарат на пруд с тихой, темной водой и сделала снимок.

Мужчина приблизился, изрыгая яростные крики, которые складывались в слова:

– Какого черта вы тут делаете? Никаких юбок мы тут не потерпим.

Я повернулась к нему. Он был одет в старые вельветовые брюки и древнюю твидовую куртку, на голове кепка. Красный толстый шарф на шее сочетался по цвету с пылающими щеками. Крупный, с раздвоенным кончиком нос мужчины был сломан по меньшей мере однажды. Над бровью начинался старый шрам, причудливой линией пересекавший щеку. От мужчины несло пивным перегаром и табаком. Похожей на лопату рукой, на которой не хватало мизинца и безымянного пальца, он попытался схватить мою камеру.