Таисия Кольт: Сбежавшая смерть

Мистер Энтони Сакс устало прикрыл глаза и откинулся на спинку широкого кожаного кресла возле окна. Он уже трижды прочел письмо, полученное сегодня утром, и даже не знал, с чего ему начать это новое дело.

К мистеру Саксу в его детективное агентство «Клевер» обращались многие состоятельные особы Лондона. Чаще всего это были женщины с просьбами выяснить, есть ли у их мужа любовница или не соседка ли миссис такая-то украла их любимые серебряные подстаканники. Все эти мелкие расследования давались мистеру Саксу легко, ведь почти каждая из дам четко описывала свою ситуацию, а затем полностью и безоговорочно следовала рекомендациям опытного детектива. Так что подобные загадочные случаи решались быстро и без всяких затруднений.

Но это письмо поставило Энтони Сакса в тупик. Ему даже пришлось два раза выпить свой бальзам на травах, чтобы прояснить ум и немного взбодриться. Что же так удивило и озадачило бывалого сыщика-любителя? В первую очередь это, конечно, личность автора письма. Энтони Сакс хорошо знал семейство Ридбергов, они часто появлялись в светской хронике, проводили благотворительные вечера, участвовали в публичных мероприятиях и были, что называется, у всех на устах. Макс Ридберг являлся попечителем крупного благотворительного фонда, потому его личная жизнь всегда была достоянием общественности: примерный семьянин, образцовый муж и отец, никогда не был замешан в интрижках или скандалах, связанных с женщинами.

И, вероятно, мистер Сакс все равно не удивился бы, напиши это письмо жена Ридберга, вдруг заподозрившая мужа в чрезмерной активности вне дома. Это случается во многих семьях, оттого Сакс почти всегда смотрел на просьбы «проследить за мужем» слегка снисходительно и с должной иронией. Но письмо было написано от имени дочери Ридберга, и его содержание было странным и пугающим.

Открыв ящик письменного стола, Сакс вновь пробежался глазами по белому листку бумаги:

«Уважаемый мистер Сакс!

Прошу простить меня за бестактность и, возможно, некоторую сумбурность, но дела мои настолько плохи, что, боюсь, промедление может нести для меня самые что ни на есть ужасные последствия.

Просьба моя может показаться Вам странной и даже нелепой, но я столько слышала о Вас и о Ваших невероятных способностях в подобных ситуациях, что мне приходится только надеяться, что Вы предпримите все, чтобы защитить меня и спасти от неминуемой гибели. Не могу более распространяться, так как не уверена, что это письмо не попадет в руки того, кого я опасаюсь. Потому лишь молюсь, чтобы Вы прислушались к моим словам и осознали всю их важность, а также незамедлительно приняли мое приглашение на вечер, посвященный моей помолвке. Вечер состоится 22 августа в семь часов вечера.

Прошу Вас никому не сообщать об этом письме и при встрече со мной никаким образом не показывать, что я обращалась к Вам. Это может быть слишком рискованно. Я сама найду способ поговорить с Вами наедине и тогда смогу сообщить все подробности беспокоящего меня дела. Надеюсь на Вашу доброту и снисходительность.

С уважением и благодарностью,

Элен Ридберг».

Письмо было написано нетвердым, почти детским почерком, и Сакс тут же вспомнил, что именно так раньше писала его дочь: старательно выводя буквы, но при этом иногда соскакивая со строчки, отчего текст получался не таким красивым, но по-детски простым и приятным глазу.

Значит, дочь Макса Ридберга была чем-то или кем-то смертельно напугана. И писала она с мольбами о помощи. Но чем он, пожилой мужчина, мог ей помочь? Дать совет, успокоить? Но для этого необязательно было приглашать его на такое чисто семейное торжество. Девушке было бы проще навестить его в конторе, сообщить все подробности и не бояться, что кто-то может их услышать или увидеть. Разговаривать тет-а-тет в доме, полном гостей, слуг и самих хозяев и при этом надеяться, что никто не станет случайным свидетелем тайной беседы, было полнейшим безумием. Все это походило на истерию: с такими девушками, склонными к меланхолии, а потом и к необъяснимым приступам страха, Сакс несколько раз уже встречался, и почти всегда эти истории заканчивались плохо. Либо детектива обвиняли в черствости и пытались наложить на себя руки прямо в его кабинете, театрально взывая о спасении, либо долго и упорно слали ему угрожающие письма, с тем чтобы вызвать в нем чувство жалости и угрызения совести.