Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

Потом о «Страшной комнате» надолго позабыли, так как обстоятельства требовали постоянного присутствия тогдашнего лорда Фатрифорта при дворе и ему, похоже, было не до мистификаций, пока уже в середине прошлого века новый лорд Фатрифорт не продемонстрировал «Страшную комнату» своему повзрослевшему внуку, то есть моему покойному хозяину. Он же только однажды в пору своей юности продемонстрировал ее своим друзьям, а в дальнейшем почел за лучшее о ней помалкивать. Вот так и получилось, что «Страшная комната» открывалась редко, чуть не с полувековыми перерывами. Злоупотреблять этой семейной реликвией, как видно, и раньше не любили, чтобы не умалить ее значения, сделав предметом частых пересудов, а теперь, ввиду болезни хозяина замка и малолетства его внука, об этом и речи не было. Только мне и показал лорд эту историческую диковину, беря, вероятно, в расчет мою страсть к чтению вообще и к чтению «Хроник» в особенности. Ни миссис Вайс, ни Фил о «Страшной комнате» не подозревали, для них это была всего лишь запертая комната, которая, как и прочие запертые комнаты, не требовала уборки. Не знал о ней и учитель. А Фредди не знал и подавно. Открыть подобную тайну озорному и своевольному мальчишке раньше его совершеннолетия нечего было и думать. И без того фантастическая пьеса о комнате, в которой все исчезают, не выходила из репертуара его шахматного театра. На любопытные же вопросы Фредди о запертой комнате лорд мог, не кривя душой, отвечать, что она совершенно пуста, открыть ее старый замок непросто, да и нет в том никакой надобности. Интересно все же, что упорные слухи про некую «Страшную комнату», с давних пор бередившие умы местных жителей, со временем приняли форму волшебной сказки, слепленной из неправдоподобных догадок выживших из ума старожилов и еще менее правдоподобной действительности.

Кстати, я сказал тогда Бен Глазу, что, переступив порог «Страшной комнаты», он навлечет на себя древнее проклятие. Таким образом, пусть и формально, но я предупредил своего врага и даже трижды предостерег его, но, конечно, зная его нрав, рассчитывал я как раз на обратное и не ошибся.

— Не пристало бояться проклятий тому, кто по семи раз на дню себя проклинает, — проговорил заносчивый бандит назидательно.

После гибели нашей банды я дал себе клятву не убивать, никого и никогда, но этих двух, без всяких сомнений, я решил уничтожить. Уничтожить даже страшной для себя ценой клятвопреступления. Оставить их в живых значило то же, что оставить мину под порогом собственного дома, чего уж я никак не мог себе позволить. Потому, решив действовать, я принялся за приготовления. Они были самые несложные и не заняли много времени. Требовалось лишь зацепить крюк за пружину, заставив таким образом действовать этот старый, но на редкость отлаженный механизм. Когда лорд первый и последний раз демонстрировал мне таинственную комнату, он собственноручно зажигал и спускал из окна синий треугольный фонарь. Из-за какого-то суеверия я также решил воспользоваться этим фонарем, боясь, что без него опасная моя затея не сложится должным образом. А дальше оставалось ждать полуночи, когда с последним боем часов распахнется страшная дверь и опасный зверь ступит в капкан.

Для такого кровожадного лиса, каким был Бен Глаз, невозможно было придумать ловушку лучше «Страшной комнаты». Он за версту чуял любой заговор и выпутывался из всех ловушек, какие ему ставили, но здесь он, как говорится, попался на дохлую муху. Интересно, что я все время говорил ему правду. Правду про горбатого ювелира, правду про Кровавую Мэри, правду про изумруды и, конечно, правду про «Страшную комнату», из которой он не выйдет ни живым, ни мертвым. Когда же Бен Глаз сгинул в «Страшной комнате» и настала очередь Пуделя, я вдруг, неожиданно для самого себя, отдернул ногу от смертоносной педали. Не то чтобы я пожалел Пуделя или он в тот момент был мне симпатичней, чем Бен Глаз. Нет. Просто личное отвращение — еще не повод приводить в движение механизм смерти. А я знал этого человека достаточно хорошо, потому знал и то, что, в отличие от Бен Глаза, Пудель представляет собой подобие грозного орудия, которое, не будучи востребовано чьей-то злой волей, может пылиться в чулане вместе с вилами и мотыгами, не более, чем они, опасное. Все это пронеслось в моей голове в самый последний момент смертельного напряжения и спасло кудрявого счастливчика от страшной гибели в пропасти. Пощадил я Пуделя тем охотнее, что и так уже нарушил клятву не убивать, уничтожив страшного Бен Глаза, но то было исключение, вызванное необходимостью спасти Фатрифортов, а снова становиться убийцей я не хотел. А пожалел я Пуделя позже, тогда, когда он стонал в бреду, покалеченный и беспомощный, и заклинал меня не бросать его в беде. Вот тогда жалость, как считали в банде, — бабье чувство, взяла меня за горло и не отпускает и по сей день. Кто теперь поможет этому злому уроду, искалеченному и душой, и телом? Но ведь и я был таким же злым уродом, когда лорд Фатрифорт протянул мне свою благородную руку и помог подняться из зловонной лужи, в которой я барахтался. И если он, добродетельный человек, не побрезговал мной, как же я, страшный грешник, могу брезговать своим несчастным собратом, находящимся в такой крайности. Он научил меня многому, этот великолепный старик, в том числе и жалости. Теперь я знаю, что это никакое не бабье, а самое настоящее мужское чувство.