Эмиль Коста - Хорошо в деревне летом

– А у вас какая вылезла?

– Да забор этот, будь он неладен! Лизке все земли мало, воевали они прямо… ну а я что – против жены пойду?

– Ясно дело… – Иван Ильич рассеянно глядел в окно, но видел там только собственное отражение да отблеск лампочки над головой.

– Ну! Я-то как мог нейтралитет соблюдал, только трудно было. Он еще кота Кешкой назвал, зараза такая. Во двор, бывало, выйдет и орет: Кеша! Кеша! Скотина блохастая! – а меня будто в упор нету!

– Ишь чего!

– А ты думал! Не такой простой был твой приятель.

– А кто сейчас простой… – Иван Ильич резко повернулся к собутыльнику и спросил: – Кеш, дом вы пожгли?

Мураш почти попятился, не вставая с табурета.

– Чего это… чего это – мы?

– Некому больше. У охранников с базы мотива нет, да и пожарных они вызвали. Керосина у вас с запасом. Ну и кот…

– Чего?

– Кешка через час у меня на крыльце сидел, – с расстановкой сказал Иван Ильич. – На шубе – ни пятнышка. Он ведь в доме был, а того пожара и нюхнуть не успел. Сам выпустил? Не дал тезке пропасть?

Мураш вскочил, зачем-то подошел к кухонному шкафу.

– Да отмылся где-нибудь! Коты вони не любят, вот и расстарался. Не гони волну, Осинников!

Иван Ильич тоже встал и, упрямо набычившись, шагнул вплотную к бывшему однокласснику. В молодости тот был выше на добрые полголовы, а теперь как-то усох – снова сравнялись. Как в детстве.

– Не юли, Мурашов, – негромко сказал он. – Говори правду, пока харю не начистил.

– Куда харю-то? Щас Лизка придет, – зачем-то предупредил собеседник.

– А она мне начистит, – согласился Иван Ильич. – Но я тебе – первый.

– Да остынь! Чего завелся? – Иннокентий снова уселся за стол, всколыхнул полупустую чекушку и разлил остатки по рюмкам. – Ну, мы дом спалили. Мы!

– Как и зачем? – Иван Ильич дамокловым мечом навис над душой поджигателя.

– Третьего дня… приехали пораньше, ключи в сарае хотели взять, да Петр увез – пришлось окошко высадить. Тут Кешка и сквозанул по снежку… А мы внутрь «зажигалку» кинули да отошли подальше.

– Какую «зажигалку»?

– Ну, тряпка, бутылка, керосину с бензином маленько… из подручных средств, – Мураш вопросительно поднял рюмку, но не встретив понимания, вздохнул и поставил ее обратно. – Хреново горело, конечно. Полчаса на морозе простояли, пока до кухни добралось, там мука бахнула – мы аж перетрухнули… думали, газ. А тут ветер – Лизка и говорит, давай, мол, в деревню. Помощь зови, а то сами погорим.

– И зачем это все?

– Да Лизка с этим участком осатанела! Куплю, говорит, и все тут! А Петр цену задрал – ну, она и придумала дом спалить, чтоб дешевле взять. Я отговаривать пытался, да где там…

Он махнул рукой и пригорюнился. Иван Ильич прошелся по кухне, снаружи хлопнула калитка и раздалось ворчание Кузьминичны.

– Больные вы оба два, – заявил он. – И ты, и жена твоя. Ну, чего спокойно не сиделось?

– Вань, ну, ей-богу, не моя была идея! И так ей пытался втолковать, и эдак. Не драться ж!

– Это с кем ты тут драться собрался? – Кузьминична вошла на кухню, с недовольством оглядела гостя и пустую чекушку на столе. – Закусываете, стало быть? По-человечески уже не сидится, все бы морды бить?

– Лизонька, – расплылся в пьяной улыбке Мураш, – а тут вот Ванька за хлебушком зашел.

– Вижу ваш хлебушек!

– Лизавета, – строго спросил Иван Ильич, – вы дом сожгли?

– А если и мы? – мгновенно сориентировалась хозяйка. – Шериф ясно сказал, что дела не будет заводить. И Петьке я нынче опять звонила – он уж и цену сбавил. И не обеднеет!

Иван Ильич только руками развел – ну, дура-баба.

– А ты трепался бы поменьше, – продолжала она. – Всю деревню уж перебаламутил. Везде свой нос сунуть надо! Понаехал тут, как в городе халява кончилась, да живет у тетки на всем готовеньком. На шее у государства! А форсу-то, форсу! С нами едва здоровается, а как журналист городской – хвостом за ним ходит.

– Да ты чего? – от изумления он даже забыл, о чем шла речь.

– А того! – отрезала Кузьминична, вешая шубу на крючок. – Только ляпни где-нибудь про пожар – пожалеешь. Из деревни поперед себя убежишь.

– Лиз, ну ты совсем уж… – запротестовал было Мураш.

– А ты заткнись, пьянь болотная! Языком не молол бы, и разговору бы этого не было! Все! Шел бы ты, Ваня, пока цел, – обратилась она к гостю.

Иван Ильич молча нацепил пальто, подхватил буханку, высыпав горсть мелочи на стол, буркнул:

– За хлеб!

И хлопнул дверью.

На улице остатки боевого задора как ветром сдуло. Собственно, ветром и сдуло. Встречным. Сгорбившись и подняв воротник, Иван Ильич побрел домой. Руку, в которой держал хлеб, нещадно кусал мороз.