Сирил Хейр - Жилец. Смерть играет

— 22–03.

— 22–03,- повторил Диксон, набирая номер. — Алло! Алло! Это Фаррен? У вас есть свободная машина, чтобы встретить сегодня вечером в семь двадцать девять поезд в Истбери?.. Хорошо. Вы должны будете встретить джентльмена по фамилии Дженкинсон и привезти его в Сити-Холл к служебному входу. Вы можете это исполнить? Отлично, а счет направьте мистеру Петигрю…. Спасибо. До свидания.

С победоносным видом Диксон повесил трубку.

— Что ж, — сказал Эванс, — одной головной болью меньше — не надо переводить партию кларнета на гобой. Благодарю вас, Диксон. А сейчас я еду домой переодеться. Кстати, — он приостановился в дверях, — боюсь, мисс Карлесс была весьма расстроена инцидентом во время репетиции. Вы не увидите ее перед концертом?

— Я? — быстро переспросил Диксон. — Нет, разумеется, нет. А почему я должен с ней увидеться?

— Просто подумал, что стоит об этом сказать… Думаю, ей нужно время, чтобы как следует успокоиться. Потому что она специально попросила, чтобы ее оставили совершенно одну в уборной и не беспокоили вплоть до последней минуты перед выходом на сцену. Так что, если будете там, не беспокойте ее. Я предупредил весь оркестр.

Диксон усмехнулся:

— На мой счет вы могли бы не волноваться. Это давняя привычка Люси и не имеет никакого отношения к моей оплошности со Збарторовски. Она всегда замыкается в четырех стенах перед выступлением. Думаю, это ее способ привести нервы в порядок. В такой момент не допускается даже супруг, не говоря уже о бывшем муже.

— Понятно. — Эванс нерешительно мялся в дверях, его лоб пересекла морщина задумчивости.

— Что-нибудь еще? — позевывая, спросил Диксон. — Потому что иначе…

— Не думаю, — медленно произнес Эванс. — По крайней мере… меня что-то беспокоит… вопрос темпа, наверное… но не могу вспомнить, что именно. — Он внезапно вышел из состояния задумчивости. — Миссис Бассет, вы были очень добры, когда сказали, что дадите мне немного отдохнуть.

Он вышел, и Петигрю, у которого было ощущение, что он полжизни провел в этом тесном кабинете, торопливо последовал его примеру.

Вечером Петигрю вернулся в Сити-Холл с ощущением упадка сил после длительного напряжения. После волнений, происшедших на репетиции, он чувствовал, что концерт, каким бы он ни был блестящим, покажется ему сравнительно скучным. Если бы не купленный заранее билет, признался он себе, он бы с удовольствием остался дома. Однако ему не хотелось поверять свои чувства Элеонор, взволнованной предстоящим участием в своем первом концерте.

Он расстался с женой у служебного входа и смотрел, как ее уносит прочь поток оживленных, возбужденных музыкантов-любителей, смешавшихся с несколькими деловитыми флегматичными профессионалами. Затем он обогнул здание и вошел в него через парадный подъезд. Концертный зал быстро заполнялся зрителями, и со своего места на галерке Петигрю видел внизу море голов. Как и все, кто хоть на время допускался за кулисы, он думал, как мало людей из этой говорливой ожидающей толпы представляют себе те волнения и суматоху, через которые должны пройти оркестранты, чтобы доставить им два часа наслаждения, которое они готовились вкушать. «Сегодня все будет хорошо», — сказал он себе весело и уселся читать скорее с восхищением, чем с пониманием строгий технический анализ произведений, составленный Клейтоном Эвансом для программки концерта.

Его занятие вскоре было прервано — кто-то протискивался мимо него, чтобы занять свободное кресло рядом. Подняв глаза, Петигрю не без удовольствия увидел, что это Никола Диксон. По его мнению, она была самой идеальной соседкой на такой случай — не любительница поболтать, да и сама не рассчитывала, чтобы с ней разговаривали, и в то же время на нее приятно было смотреть. Исключительно приятно, убедился он, поворачиваясь к ней, чтобы поздороваться. В самом деле, хотя он всегда считал Николу очень красивой, никогда раньше ему не приходилось видеть ее в таком блеске. Даже для такого ненаблюдательного субъекта, как он, было ясно, что женщина уделила особое внимание своему туалету. Но не только ее туалет — который Петигрю не решился бы описать — сделал весьма безвкусно одетых матрон Маркгемптона серыми и безликими по сравнению с ней и не ее искусно наложенный макияж. Каким-то необъяснимым образом весь ее внешний вид приобрел еще большую привлекательность. Сегодня глаза ее сверкали еще ярче, кожа казалась еще более свежей, а обычно томная манера держаться уступила место оживленному волнению, что было ужасно… Петигрю старался подыскать слово и был слегка удивлен собой, когда нашел его — ужасно соблазнительным. Странно, что предстоящий концерт в Сити-Холл сам по себе смог так оживить ее, подумал он; вероятно, ее любовь к музыке гораздо сильнее, чем он предполагал, и, разумеется, сильнее, чем у мужа.