Шарлотта Брандиш - Леди из Фроингема [publisher - SelfPub]

– В прошлом году моё помешательство, как ты это называешь, помогло спасти кузину Грейс от виселицы.

– Чистое везение, – припечатал Филипп, и Оливия злорадно пообещала себе, что не простит ему этого.

– В общем, я запрещаю тебе говорить с Имоджен и расстраивать её. Она такая хрупкая и ранимая, что разговоры об убийствах могут вывести её из рабочего состояния на неделю, а то и две. Я такого не допущу.

– Зачем ты защищаешь её? – устало спросила Оливия, почувствовав, что ноги её с трудом держат, и опускаясь в кресло.

– Я точно так же защищал бы и тебя, если бы нашёлся кто-то, кто хотел бы несправедливо обвинить тебя в том, чего ты не делала, – пожал плечами Филипп.

– Ты хочешь сказать, что она дорога тебе ровно так же, как и я? – не поверила своим ушам Оливия.

Филипп не стал отвечать на этот вопрос. Подобрав с пола макинтош, он взялся за дверную ручку, но что-то заставило его смягчиться:

– Попросить Анну принести тебе чашку чаю? – осведомился он, обернувшись.

Оливия осторожно покачала головой, надеясь, что предательские слёзы не побегут по щекам.

– Ну, как хочешь, – снова пожал он плечами и на миг застыл на пороге, словно хотел сказать что-то ещё, но передумал, решительно вышел в коридор и, плотно прикрыв за собой дверь, оставил сестру, опустошённую всем произошедшим, в одиночестве.

Всю ночь, до самого утра, Мэдлингтон-Касл сиял огнями. Хигнетт не стал гасить лампы в надежде, что для детей, если они всё-таки заблудились в окрестных лесах, освещённый от первого до последнего этажа дом послужит ориентиром. Надежда эта оказалась тщетной.

У постели Бернадетты, которая то перемежала страстные молитвы Пречистой Деве с рыданиями, то впадала в оцепенение и лежала на спине, раскинув руки и глядя в потолок, поочерёдно дежурили Анна, Виктория и Оливия. Имоджен Прайс после стычки с Викторией не покидала свою комнату, а Присцилла присматривала за Седриком, который после ночных поисков совсем расклеился и впал в самоуничижение.

– Если бы я только мог помочь, – вздыхал он, сидя в кресле у зажжённого камина и растирая виски. – Темнота, чернота, провал!.. Я пытаюсь, я честно пытаюсь! Я и инспектору сказал то же самое, но он мне не поверил, я знаю!

– Тшш, дорогой, ну успокойся же, – увещевала его Присцилла, не в силах безучастно наблюдать бесплодные мучения мужа. – Тебе нужно перестать об этом думать, и тогда, возможно, ты сумеешь всё вспомнить. Давай я приготовлю тебе чай, да? Крепкий, сладкий чай?

– Как ты не понимаешь?! Пока я тут греюсь у огня, дети томятся в заточении, во тьме и холоде! – Седрик принялся раскачиваться в кресле, зажав сложенные ладони между коленей.

– Почему ты так уверен в том, что дети оказались в подземелье? Если даже ты не можешь вспомнить, где расположен вход в него, то как бы они сумели его отыскать? – Присцилла присела напротив и положила тёплые ладони мужу на колени, пресекая его муку и ободряя его. – Инспектор всего лишь ухватился за подходящую версию, только и всего. Дети могут быть где угодно! Кто их знает, мальчишек, что у них на уме. Не стоит тебе так себя терзать.

Ободряющий тон жены, как и всегда, сделал своё дело. Седрик перестал раскачиваться, промокнул взмокший лоб платком и согласился выпить чашку чаю. Присцилла, поднимаясь на ноги, украдкой вздохнула – на этот раз сладить с мужем оказалось непросто.

Оскар Финч провёл предрассветные часы у окна, вглядываясь в еле различимую светлую полосу на горизонте. Дождь на время утих, теперь за окном воцарилась серая влажная мгла. Ему не хотелось читать, а уснуть не получалось даже после приёма снотворного. Казалось бы, усталость должна была подарить ему несколько часов забвения, но сердце продолжало учащённо биться и сигарета, зажатая в руке, мелко дрожала, когда он подносил её к губам.

Отчётливо понимая, что тайна его происхождения недолго будет оставаться таковой, Финч мысленно прощался со всеми своими планами и задавался вопросом, где для него отыщется следующий приют. В его душе мирились и скорбь по леди Элспет, единственной из всех, кого он встречал на своём жизненном пути, кто не судил его за прегрешения отца, и благодарность, обращённая к ней за возможность посвятить себя любимому делу.

Если Оскаром Финчем в эту ночь завладела печаль, то дворецкий Хигнетт оказался в тисках растревоженной совести. Не находя себе места, он то и дело обходил дом, проверяя, не погасли ли зажжённые лампы, и не послышится ли на чердаке топоток детских ног. Не рискуя показываться на глаза сестре, Хигнетт, будучи не слишком религиозным, не имел возможности припасть к тому утешению, что даёт верующим обращение к Создателю, и за случившееся с детьми несчастье возлагал вину исключительно на себя.