Эшли Уивер - Смерть парфюмера

– Просто восхитительно, – проговорила я.

Сесиль улыбнулась, и я впервые заметила в ее лице нечто похожее на неподдельное счастье.

– У меня ушло много времени на то, чтобы устроить тут все так, как я хочу. Я очень этим горжусь.

Сквозь зеленое великолепие вела дорожка из плит, и я следовала за Сесиль, вдыхая теплый, напоенный ароматами воздух, пока она указывала на различные растения.

– Вот тут у меня травы: майоран, мята, пачули, розмарин и лимонное сорго – далеко не все. Мне пришлось держать их здесь, а не в огороде, чтобы кухарка прекратила их срывать для готовки.

Я рассмеялась.

– У меня более двадцати сортов роз, – продолжила Сесиль, кивнув на большую секцию оранжереи, где густо росли розовые кусты. – Часть из них – гибриды, которые я вывела сама, по большей части для усиления ароматов.

Увиденное произвело на меня огромное впечатление. Сесиль Беланже, несомненно, была мастером своего дела.

Мы подошли к двери в конце оранжереи. Сесиль открыла ее и проводила в помещение, которое хоть и было пристроено к оранжерее и имело огромные окна, но не состояло целиком из стекла, как остальная постройка. Оно, возможно, походило на кабинет ученого. Большую часть комнаты занимали столы с приборами, вдоль стен стояли полки с пронумерованными банками. Вдоль потолка тянулась тонкая веревка, на которой висели пучки высушенных цветов. Здесь запахи были тоньше, не такие яркие, как в оранжерее, но все же очень приятные.

– Это лаборатория, которую для меня построил отец, – пояснила Сесиль. – Конечно, сначала она была очень маленькой. Не знаю, верил ли он поначалу в то, что я действительно решила посвятить себя этому делу. Убедившись, что я влюбилась в парфюмерию так же, как он, отец стал покупать мне новое оборудование. Иногда очень дорогое. Разумеется, у него был свой научный отдел, но случались времена, когда я решала собственные небольшие проблемы с ароматами.

Сесиль указала на полку с книгами в кожаных переплетах. Я присмотрелась и увидела, что на корешках нет надписей.

– Это мои каталоги ароматов, – объяснила она. – Я начала вести их еще в ранней юности под руководством отца. Я с особой тщательностью изучала ароматы и все записывала. Я всегда собиралась с духом, так ведь у вас говорят? Я записывала в журнал, как пахнут цветы, как они пахнут в разное время суток, как они пахнут в различных сочетаниях. За свое выдающееся обоняние отец получил прозвище Нос, а меня он называл Носиком. Разумеется, позже мои записи стали более упорядоченными и научно обоснованными. Отец часто их читал и оставлял замечания.

– По-моему, просто прекрасно, что он поощрял вас в том, что вы идете по его стопам, – произнесла я.

Сесиль кивнула:

– Я всегда была счастлива от того, что он не считал женщин неспособными делать то, что могут мужчины. Вместо того чтобы направлять меня к более скучным и банальным поприщам, он делал все, чтобы я развивала свой интерес к парфюмерии и шлифовала свои навыки.

В этом отношении ей повезло. Я знала множество женщин, чьи родители всячески препятствовали подобным увлечениям, считая главным предназначением женщины выйти замуж и производить на свет наследников.

Сесиль провела меня к столу с приборами. Там стояли большой металлический пресс, лабораторные стаканы, мензурки, пипетки, ложечки и многое другое, названий чему я не знала. Она указала на любопытного вида агрегат.

– Это для паровой перегонки, – пояснила она. Она положила руку на еще один аппарат, походивший на лежащую на полу стопку рамок и напоминавший улей.

– Вы знакомы с процессом анфлеража? – спросила она.

– Очень поверхностно, – призналась я. Я решила, что не стоит делать вид, будто знаю парфюмерные технологии. Лучше сказать, что мой интерес вспыхнул совсем недавно, нежели что-то невнятно бормотать с притворной осведомленностью.

– Анфлераж используется для получения из цветов пахучих эфирных масел. – Сесиль взяла в руки лист стекла в деревянной раме. – При холодном анфлераже эти панели покрывают жиром, а между ними прокладывают лепестки цветов. Жир поглощает эфирные масла из лепестков в течение нескольких дней. Процесс повторяется, пока жир не впитает достаточное количество масел.

– Понимаю, – сказала я. – Очень, очень интересно.

– Я тоже всегда так думала, – согласилась Сесиль, и в уголках ее губ мелькнула улыбка. – На самом деле первую попытку я предприняла много лет назад. Еще девочкой я видела, как этот процесс происходит на фабриках отца и в его домашней лаборатории. Он делал для себя лавандовую помаду для волос, которой всегда пользовался, меня заворожил этот процесс, и очень захотелось провести его самой. Лет в десять я нашла в садовом сарае старые оконные рамы, намазала их остатками жира, которые стащила с кухни, сорвала у мамы в саду несколько роз, а потом на пару-тройку дней придавила все кирпичами. К сожалению, мне не хватило техники. Жир прогорк, и цветы сгнили. В результате помада получилась чрезвычайно вонючей, как вы, наверное, можете представить.