Эрик Эмблер - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

— Да поймите же наконец, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс устало и отложил в сторону пистолет, — это вам не детективная история. Выбросьте наконец из головы все эти глупости. Подключите свое воображение и подумайте над тем, что Димитриос, очевидно, не оставил завещания в мою пользу. Ведь так? Но это значит, что неверно ваше предположение, будто я убил его из-за денег, не правда ли? Ведь вы, конечно, не думаете, что он держал свои сокровища в сундуке? Так что давайте, мистер Латимер, спустимся на землю и обсудим все как разумные люди. Давайте вместе пообедаем. Можно пойти ко мне, я угощу вас хорошим кофе. Мне, например, ваш номер совсем не нравится. Если же вы предпочтете пойти в кафе, то я и на это согласен. Я знаю, что я вам не нравлюсь, и не хочу вас осуждать за это. Давайте вообразим, что мы питаем друг к другу теплые чувства.

Латимеру вдруг стало его жалко: последние слова он сказал печальным тоном и даже не улыбнулся. Кроме того, Латимер действительно вел себя довольно глупо: недоставало только, чтобы он показался святошей или лицемером. И все-таки…

— Я тоже проголодался, — заметил он, — В самом деле, почему бы и не пойти пообедать? Как и вы, я в отчаянии, что у нас постоянные трения. Я только хочу вас предупредить, мистер Питерс, что если и на этот раз я не получу от вас удовлетворительного ответа, зачем я вам понадобился, то, уверяю вас — заметьте, мне наплевать на полмиллиона франков, — я немедленно покину Париж. Надеюсь, это ясно?

— Куда уж яснее, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс, и улыбка опять засияла на его лице. — Мне так нравится, когда вы искренни со мной. Что может быть лучше искренности? Как хорошо, когда наши сердца открыты друг другу, когда мы не боимся, что нас поймут неправильно! Как хороша тогда жизнь! Но нет, мы слепы, как кроты. И когда Всемогущий делает свой выбор и кто-нибудь из нас совершает неблаговидный поступок, не будем спешить осуждать его. Ведь это совершилась Его воля, которую нам не дано понять. Как мы можем знать Его волю? Как, я вас спрашиваю?

— Я, право, не знаю.

— И никто не знает, мистер Латимер. Никому это не дано, если только он не окажется по ту сторону.

— Совершенно верно. Мне кажется, тут недалеко есть датский ресторан. Может быть, пойдем туда?

— Вы ошибаетесь, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс печально и надел шляпу. — Вам почему-то доставляет удовольствие смеяться над стариком. В любом случае я предпочитаю французскую кухню.

Спускаясь вниз по лестнице, Латимер в который раз отметил удивительную способность мистера Питерса ставить его в неловкое положение.

Они пообедали в ресторане на Рю Жакоб, причем расплачивался мистер Питерс. Потом они отправились в тупик Восьми ангелов.

— Кто этот Кель? — спросил Латимер, когда они поднимались по грязной лестнице.

— Он сейчас в отъезде. В настоящий момент кроме меня здесь никто не живет.

— Понятно.

Тяжело дыша, мистер Питерс остановился на площадке второго этажа.

— Полагаю, вы сделали вывод, что я и есть этот самый Кель.

— Естественно.

Мистер Питерс продолжал восхождение по скрипевшим под его тяжестью ступенькам. Он был сзади очень похож на слона в цирке, который с явной неохотой взбирается по ступенькам пирамиды под хохот публики. Но вот наконец и площадка четвертого этажа. Мистер Питерс, тяжело дыша, достал ключи и начал открывать замок сильно обшарпанной двери. Распахнув ее, он включил свет и пригласил Латимера войти.

Сразу за занавесом, отделявшим прихожую, оказался довольно большой зал, по-видимому, занимавший весь этаж. Слева были двери на балкон. Обычная, правда, очень большая комната в обычном старом французском доме.

Но то, что Латимер в ней увидел, было просто фантастично. Прежде всего, конечно, занавес. Он был сделан из какой-то тяжелой ткани, напоминавшей своим блеском золото. Стены и потолок были выкрашены режущей глаза фиолетовой краской, на фоне которой сияли большие золотые пятиконечные звезды. Весь этот зал вплоть до самых углов был застелен марокканскими коврами, причем кое-где в два или три слоя. По стенам стояли три огромных дивана, на которых было множество подушек. На полу валялись кожаные набитые войлоком турецкие подушки для сидения. Перед одним из диванов стоял сделанный в Марокко стол, на котором лежал медный поднос. В углу зала висел громадных размеров гонг. Зал освещали три подвешенные к потолку фонаря, которые были искусно украшены резьбой по дереву. В центре стоял небольшой обогреватель из хромированной стали. После свежего воздуха было трудно дышать спертым, пыльным воздухом.