Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

Я вернулся из Сити около трех. Веселый месяц май кружил всем голову, и, вероятно, лишь я один не чувствовал себя счастливым. Три месяца назад я прибыл в добрую старую Англию, и за этот короткий отрезок времени жизнь островитян осточертела мне донельзя. Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что все будет именно так, я бы расхохотался ему прямо в лицо. Все вызывало мое раздражение: погода, разговоры, то, что я сибаритничаю, хотя развлечения, предлагаемые столицей, вызывали у меня ощущение вроде того, когда выпьешь содовой, долго стоявшей на солнце. «Ричард Ханней, — не раз говорил я сам себе, — ты ведь прекрасно понимаешь, что попал в западню — давай-ка выбирайся из нее поскорее».

Когда я вспоминал о планах, которые строил год назад там, в Булавейо, я готов был кусать ногти от злости. Я скопил значительную — разумеется, не миллион — сумму денег и рассчитывал пожить в свое удовольствие, быть может, до конца дней в стране, которая представлялась мне в моем воображении страной сказок тысячи и одной ночи и которую я покинул вместе с отцом, когда мне было всего шесть лет.

И вот, прожив на родине три месяца, я вдруг понял, что роль праздношатающегося зеваки мне совершенно не подходит, что рестораны, театры и скачки надоели мне так, как будто я тратил на них всю свою жизнь. Наверное, все было бы иначе, если бы у меня были друзья, а не знакомые, которые приглашали меня в гости только затем, чтобы узнать, как обстоят дела в Южной Африке, и которым было совершенно все равно, как обстоят дела у меня лично. Особенно же выматывали душу встречи с непременным чаепитием в конце, организованные супругами строителей империи, на которых я выступал то перед учителями из Новой Зеландии, то перед издателями из Ванкувера. Здоровый, как бык, тридцатисемилетний мужчина, не испытывающий недостатка в средствах, я чуть не выл от скуки и всерьез начинал подумывать о возвращении в свои африканские дебри.

Помню, в тот день, недовольный доходами от размещенного капитала, но, главным образом, недовольный самим собой, я задал головомойку брокерам, что, мне кажется, хорошо подействовало на мой, пребывавший до этого в спячке, мозг. По дороге домой я завернул в клуб, который очень смахивал на пивную и в который принимали всех, кто служил или работал в колониях. Я потягивал пиво и перелистывал газеты. Почти в каждой говорилось о напряженности на Ближнем Востоке. В одной из газет я обратил внимание на статью о премьер-министре Греции Каролидесе. Мне нравился этот политик хотя бы уже тем, что он никогда не передергивал, чего нельзя было сказать о других. Нравилось, что британское правительство поддерживало его и что в Берлине и Вене его ненавидели черной ненавистью. В газетной статье, между прочим, говорилось, что только благодаря стараниям Каролидеса в Европе еще не разразился новый Армагеддон.

Отложив газету в сторону, я подумал, что в Греции или в Албании мне легко было бы найти работу, а не сидеть сложа руки да зевать от скуки.

Около шести я зашел домой, переоделся и, поужинав в кафе «Ройал», отправился в мюзик-холл. Дрыгающие ногами дамочки и обезьяньи ужимки их партнеров заставили меня тотчас ретироваться. Вечер был тих, небо ясно, и я решил пройтись до дома пешком. Мимо меня сновали туда и сюда люди — все эти клерки и продавщицы из магазинов; иногда попадался денди или шествующий с важным видом полисмен — и я искренне позавидовал им всем, потому что у них была какая-то цель в жизни. Встретив зевающего бродягу, я подал ему полкроны — я почувствовал в нем родственную душу. Выйдя на площадь Оксфорд-серкус, я взглянул на зеленоватое весеннее небо и дал себе зарок, что куплю завтра вечером билет на пароход, идущий в Кейптаун, если следующие сутки пройдут так же скучно, как и предыдущие.

Моя квартира была на первом этаже нового жилого дома позади Лангам-плейс. Поднявшись по ступенькам, я вошел в холл, где меня встретили портье и лифтер. Дом был так спланирован, что на лестничную площадку выходила только одна квартира. Я жил совершенно один, потому что терпеть не могу слуг — уборку делал утром знакомый портье.