Майкл Иннес - Остановите печать!

– Уэбстер!

Молодой человек, внезапно выскочивший из сторожки привратника, никак не прореагировал на оклик. Он был стройным, атлетически сложенным, но одет был совершенно нелепо. Вокруг шеи он обмотал свитер, полотенце, спортивную куртку и длинное кашне. Зато снизу красовалась только обувь и коротенькие шорты, скроенные так, словно сидение на корточках представляло собой единственно естественную позу для мужчины. Впрочем, столь необычное одеяние вполне естественно для только что вернувшегося с реки, и странной в этом молодом человеке выглядела лишь чрезвычайная поспешность движений. Он бежал как одержимый. Бежал, словно его действительно преследовали привидения. Не обратив внимания на возглас приятеля, он промчался через лужайку перед колледжем. Традиционно это каралось штрафом в пять шиллингов, если бы особо строгий преподаватель как раз выглянул в окно. Потом он споткнулся о черепаху, которую держали студенты, но сохранил равновесие, ловко избежал столкновения с официантом, несшим на подносе пышки и бутерброды с анчоусами, нырнул в узкую арку и поднялся по мрачной старинной лестнице. Темная фигура, обратившаяся к молодому человеку как к Уэбстеру, похожая издали на работника кухни, принадлежала на самом деле профессору Королевской кафедры эсхатологии [4] Одна из религиозных дисциплин, изучавшихся ранее в английских университетах. . Он вежливо шагнул в сторону, чтобы пропустить бегущего. Тот преодолел последние ступени, перепрыгивая через одну, имитировал стук в дверь, но ввалился в нее, не дожидаясь приглашения, и упал в плетеное кресло, сработанное так, словно мужчина не мог нормально сидеть, а должен либо свернуться в нем клубком, либо полулежать.

Джеральд Уинтер, преподаватель, которому принадлежала комната, несколько секунд разглядывал своего запыхавшегося гостя, а потом приветствовал с простейшей из всех возможных форм иронией:

– Войдите!

После чего взял кекс с тарелки, стоявшей на столике у камина. Через какое-то время он решил все же проявить гостеприимство:

– Угощайтесь кексами.

Молодой человек отломил себе половину, сумел все же выпрямиться в кресле и дотянулся до чашки и блюдца.

– Прошу прощения за столь бесцеремонное вторжение, – нисколько не извиняющимся тоном произнес он, наливая себе чай.

Ему пришлось подпрыгнуть, чтобы схватить три куска сахара. Один он сразу же сунул в рот, а два других с плеском бросил в чашку. А затем снова откинулся на спинку кресла, глядя несколько настороженно на хозяина комнаты и явно не зная, с чего начать разговор.

– Прошу прощения. Мне очень жаль, – промямлил он еще раз не слишком разборчиво и немного робко.

И это при том, что молодого человека отличали резко очерченный рот и волевой подбородок.

Уинтер взялся за чайник с кипятком, исподволь наблюдая за гостем.

– Не стоит извинений, мой дорогой Тимми, – сказал он, поскольку лишь самые близкие друзья наслаждались привилегией называть его Уэбстер, а Уинтер, являвшийся всего лишь куратором, не был с ним в столь тесных отношениях. – Не стоит извинений.

Он начал набивать трубку, что было признаком благожелательного расположения духа.

Его ни в коей мере не привлекала роль советчика и доверенного лица молодежи, хотя работа волей-неволей заставляла выступать в этой нелюбимой им ипостаси. Проблемы материального и духовного свойства регулярно поднимались по лестнице к его комнате, иногда решительно и громко, иногда застенчиво, делая остановки чуть ли не на каждой ступеньке. Профессор эсхатологии на этом основании пришел к умозаключению, что Уинтер – человек пугающе общительный. На самом же деле он был скорее стеснительным и нелюдимым, а потому, услышав с лестницы характерные шаги, частенько прятался на крыше. Но Тимоти Элиот застал его врасплох и сейчас коротко сказал:

– Это все из-за Паука.

Уинтер сразу помрачнел. Если у Тимоти и была неприятно занудная черта, так это хроническая повышенная чувствительность по поводу вполне безвредного героя отцовских сочинений. С началом учебы в Оксфорде он стал объектом постоянных насмешек по вине Паука, и избежать этого было невозможно: новоявленные студенты дорвались до вольных шуток после строгостей средней школы. Особый шик заключался, например, в том, чтобы обратиться к Тимоти в стиле так называемого «словаря Уэбстера», то есть ввернуть в разговор – по возможности незаметно – одну из колоритных фраз персонажа мистера Элиота из ранних рассказов. А еще кто-то пустил нелепый слух, будто на самом деле автором книг являлся сам Тимоти, что стало гениальным ходом, позволяя избегать прямых издевок над столь взрослым и уважаемым джентльменом, как его отец. Впрочем, постепенно насмешки над «Уэбстером Элиотом» всем несколько наскучили, и их пускали в ход все реже, а потому особенно страдать из-за них не стоило, но Тимоти, относясь к ним в целом вполне благодушно, по слухам, иногда впадал все же в депрессию по поводу необычного семейного бизнеса, ставшего их причиной. А потому Уинтер только вздохнул и сказал: