Жорж Сименон - Четыре дня бедного человека

Перед глазами Франсуа возник длинный, тощий священник в сутане: нарочито медленно, как бы вырастая, он встает, обводит их всех по очереди взглядом, словно овладевает их мыслями.

— Как обычно, господа, я воспользуюсь сравнением.

Вообразите, что по улице идет человек и читает на ходу газету, а вы наблюдаете за ним. И вот вы видите, что на пути, которым, по всей видимости, намерен следовать этот человек, я подчеркиваю, на пути, которым, по всей видимости, намерен следовать этот человек, рабочие сняли крышу канализационного люка, и посреди тротуара открылась яма. Двадцать, десять шагов отделяют человека от ямы, и вот наконец он на миг останавливается…

Может быть, он сейчас сложит газету и сунет ее в карман?.. Он задевает прохожего и по этой причине чуть отклоняется от своего пути… Может быть, в этом его спасение?.. Нет, он снова, все так же читая газету, вслепую берет прежнее направление… Остается не больше пяти, трех шагов… Канализационный люк прямо перед ним, но он из-за газеты не видит его. Однако вы видите, вы знаете. Можно ли сказать, что этот человек не волен остановиться, перестать читать или даже повернуть назад? Так вот, господа, этот человек, который сейчас свалится в канализационный люк, является символом…

И этот человек — он, Франсуа Лекуэн. А все остальные — Марсель, Рене, Рауль, Вивиана, Буссу, м-ль Берта — зрители, наблюдающие, как человек с газетой приближается к открытому люку. Вот почему они смотрели на него с невольным испугом. Однако им известно лишь одно: он тоже знает, что люк открыт!

— Метрдотель, счет!

И все же Франсуа не знает, что обедает на этой террасе в последний раз.

— Ты к себе в редакцию?

— Только на минутку. Потом у меня встреча в городе.

Значит, Шартье не вернулся. М-ль Берта обедает в редакции: приносит с собой завтрак в аккуратно завязанном пакете. Она обещала позвонить, если Шартье подаст весть о себе. Трудно предположить, что он скрылся, чтобы присвоить пятнадцать или двадцать тысяч франков, полученных в Отейле. Много раз у него была возможность украсть куда большую сумму, однако он этого не делал. Положение, правда, обостряется, но у Шартье есть нюх и некоторый опыт…

Куда больше оснований полагать, что он попал в ловушку. Но тогда кто-то из своих должен был стукнуть в полицию. Кто же? Буссу? Рауль? Может быть, сам Пьебеф? А почему бы не Вивиана, которой Франсуа рассказывает практически все, что происходит в газете?

Разве она не призналась несколько минут назад, что ни за что не согласилась бы снова стать бедной?

— Откуда тебе известно, что сегодня вручение наград?

— После твоего звонка ко мне зашла Мими. Ее сестра замужем за архитектором. А их шестнадцатилетний сын тоже учится в коллеже Станислава. Я увижу тебя сегодня?

— Позвоню после пяти, а то и прямиком поеду к тебе.

— Я оставлю тебе записку, если вдруг выйду.

Франсуа разозлился на нее за эти слова. Кто знает, как пользуется Вивиана своей свободой? Но особенно чудовищным ему показалось, что в такой день, как сегодня, у нее могут быть другие занятия, кроме как ждать его.

И не важно, что ей ничего не известно. Она чувствует: происходит что-то серьезное. Буссу уже смылся. А если Шартье арестован, не начал ли он уже колоться?

В пределах Парижа устроить ему ловушку и произвести арест по всей форме могла только уголовная полиция. В таком случае Шартье находится на набережной Орфевр и Бутарель с удовольствием принимает участие в его допросе. А Шартье отнюдь не герой.

Подкидыш, сбежавший из приюта, выросший один в Бельвиле [2], сам пробивавшийся в жизни, он циничен, насмешлив и обладает кошачьей способностью падать на все четыре лапы.

Этому подрядчику Шартье должен был рассказать ту же самую историю: дескать, он пришел повидаться с ним по собственной воле, втайне от хозяина, потому что ему невыносимо видеть, как и т.д. и т.п. Никаких доказательств противного нет. И даже если будет вынесен приговор за нарушение законов о печати, хотя, к сожалению, это не тот случай, в тюрьму придется пойти Шартье как ответственному редактору.

Он однажды уже сидел, но давно, еще до Франсуа.

Признание это вырвалось у него случайно: как-то заговорили про фасоль, и Шартье заявил, что за год наелся ею на всю жизнь. В подробности он вдаваться не стал. Но, видимо, до призыва в армию у него было много недоразумений с полицией: службу он проходил в африканских батальонах, а туда направляют только самых отпетых.

А вот о службе он рассказывал с удовольствием и любил, к великому негодованию м-ль Берты, напевать у нее над ухом строевые песни из тех, что посолоней.