Жорж Сименон - Четыре дня бедного человека

Словом, Франсуа не случайно подумал о предвыборной газете. После издательства на улице Жакоб ему приходилось редактировать рекламные объявления, газетную информацию и даже критические статьи, которые рассыпались по мелким провинциальным газеткам.

— Франсуа! Подите передайте моей жене, что я не приду обедать!

Г-н Дотель обожал обедать не дома и обладал талантом получать приглашения в лучшие рестораны. Его квартира находилась в соседнем доме на третьем этаже: там была темная лестница и не было телефона. Г-жа Дотель — ее звали Эме — большую часть дня проводила полуодетой. Ей было около сорока, как сейчас Рене. Да она и похожа была на Рене, разве что чуть худощавей, не такая полная.

Может, у них с мужем так было условлено? Г-н Дотель беспрестанно посылал Франсуа с разными поручениями к себе на квартиру, и на четвертый раз тот наткнулся на совершенно голую Эме, которая стояла в цинковом тазу.

— О, малыш, подайте мне, пожалуйста, полотенце.

Мне не хочется оставлять на полу лужи.

Догадывалась ли она, что Франсуа девственник? Нет, она не подталкивала его. Напротив, тянула, выдерживала почти месяц, возможно, чтобы продлить удовольствие.

И вот однажды в полумраке лестницы она впилась ему в губы, и Франсуа почувствовал у себя между зубами ее горячий язычок. А впоследствии Франсуа каждый раз дрожал от страха, ожидая катастрофы, так как она не давала себе труда запереть дверь, и ему мерещилось, что вот-вот ворвется разъяренный г-н Дотель. Эме с неистощимой изобретательностью разнообразила удовольствие, и скоро в квартире не осталось такого места, где бы они не занимались любовью. Бывало, в конце дня она приходила в контору, и Франсуа укладывал ее на штабелях книг, а в это время за перегородкой ее муж принимал посетителя, и любовники отчетливо слышали все, что те говорили.

Несмотря на все страхи, у Франсуа с ней все шло как надо. Гораздо легче, чем с Жерменой, которая вряд ли получала от этого удовольствие, стыдилась малейших проявлений чувственности и после всего с неловкой улыбкой, как бы извиняясь, спешила заговорить на какую-нибудь нейтральную тему, чаще всего о хозяйстве.

Значит ли это, что у него есть какой-то изъян? Возможно. Но в глубине души он так не думает. Конечно, чтобы произошла осечка, Франсуа должно что-то беспокоить, но это что-то слишком зыбко, и если бы даже он был способен наугад докопаться до него, то все равно не сумел бы дать ему определение. Тут Вивиана заблуждается. Однако в ее любопытстве есть симпатия, может быть, с некоторой примесью боязни, вернее, того чувства, какое сегодня перед уходом было у его брата. С недавних пор Франсуа, можно сказать, ставит людей в тупик.

— Попробуй чуточку расслабиться, — ласково предложила она, понимая, как несчастен Франсуа, какое испытывает унижение, хоть и продолжает упорствовать.

Потом с удивительной прозорливостью заметила:

— Спорить могу, у тебя сегодня произошло что-то важное и ты страшно взволнован. Я права?

Франсуа покраснел. В каком-то романе он читал, что преступники, особенно убивающие с целью ограбления, после злодейства испытывают потребность пойти к проституткам, чтобы расслабиться, как выразилась Вивиана.

А ведь она впервые видит его в новом костюме; кроме того, заметила пачку денег у него в бумажнике.

— У меня умерла жена, — поспешно объяснил Франсуа.

Вивиану ничуть не удивило его поведение в такой день. Может быть, ей не в новинку? Или это вообще обычное дело?

— Что-то в этом роде я и предполагала, — помолчав, отозвалась она.

Что она думает о нем, обо всех тех, кто приходил с ней в этот номер? Фельдфебель или Ольга думать, скорее всего, неспособны. Они животные. Но Вивиана выглядит совсем по-другому. А может, она ждет излияний? Такое нередко случается, Франсуа читал об этом.

Некоторые и девушку-то берут только для того, чтобы излить перед ней душу.

— Знаешь, это часто бывает. Ты, главное, не пугайся.

Бедра у нее длинные, белые, ему как раз такие и нравятся, но на черный треугольник внизу живота он решается взглянуть лишь искоса, украдкой. Стыд! Как всегда, этот стыд! Теперь, после всего, что ему наговорил Рауль, Франсуа начинает подозревать, что их мамочка сознательно вбила в него этот стыд, и не из соображений морали и добродетели, как он думал раньше, а со зла, из ненависти к радостям, которых не знала сама. Она умышленно пачкала эти радости, чтобы сейчас ему казалось, будто он занимается чем-то невообразимо грязным, постыдным.