Жорж Сименон - Исповедальня

— И не заходила к ней?

— Даже не звонила.

— Но ты хоть представляешь, где ее искать?

— Нет.

Интересно, о чем же так долго, безразличным, бесстрастным голосом разговаривал отец? Но спросить он не осмелился.

Теперь спросила Франсина:

— И что вы делали?

— Ждали. Отец курил, пытался читать, внезапно вставал, ходил по гостиной и время от времени, краснея, посматривал на меня. Я листал журнал, не вникая в текст, и торчал внизу лишь затем, чтобы не оставлять отца одного. Мне показалось…

Он замолчал и невидящими глазами уставился на скандинавскую пару, которая, держась за руки, молча смотрела на проходящий по площади Массены транспорт, на полицейского в шлеме, который время от времени свистел, а иногда, сердито размахивая руками в белых обшлагах, подходил к неисправным машинам.

— Что тебе показалось?

— Что его мучают угрызения совести и он сожалеет о случившемся днем.

— Он так ничего и не сказал?

— Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать.

— Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У матери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе кровь.

Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил:

— Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение?

— Нет.

— Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду. — Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о квартире на набережной Турнель.

— Имена называла?

— Упоминала ваших друзей.

— У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как нелегко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе в голову, что это я рассказал тебе обо всем.

— Тогда, — заметила Франсина, — почему ты заговорил о телефонном звонке моего отца? — Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И между прочим она бросила отцу:

— Ты — как Буадье: они вечно суются не в свои дела.

— Мои родители?

— Ты не понимаешь, Франсина?

— А ты-то понимаешь?

— Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор.

Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда страдала.

— От чего?

— От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее?

— Конечно нет.

— А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, характер, склад ума.

— Так сказал тебе отец?

— Почти.

— Он не сердится на нее?

— Напротив, упрекает себя за то, что не смог сделать ее счастливой.

— Видишь ли, сын, — прошептал он мне, густо покраснев, — когда берешь на себя ответственность за судьбу другого человека…

Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за гидом к автобусу, стоявшему возле террасы.

— Когда вернулась твоя мать?

— Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели броситься туда — нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продолжал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, наконец, остановилась в гараже.

— Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем…

— А ты?

— Я тоже поднимусь.

Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину.

— Ты видел мать в тог вечер?

— Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ванной, она безостановочно говорила, но я слышал только то, что произносилось в коридоре:

— Говори потише, Жозе.

— А почему я должна говорить тише? Я пока еще у себя дома, разве нет?

— Андре…

— Что Андре? Я, что ли, научила его презирать свою мать, чуть ли не бояться ее? Бедный мальчик едва осмеливается взглянуть на меня.

Дверь закрылась, и вскоре я заснул.

— А утром?

— Я увидел мать только после лицея. Отец уже сидел за столом и выглядел усталым. О ночных событиях он не обмолвился ни словом. Я спросил как можно естественней:

— Что мама?

— Ничего. Скоро ей будет лучше.

— Ты так и не знаешь, где она была? — спросила Франсина.