Жорж Сименон - Исповедальня

— Как подготовка к экзаменам? Волнуешься?

— Я, видишь ли, никогда не переживаю по этому поводу.

Порой отец мельком, чуть ли не украдкой поглядывал на него. — Не сердись на маму, Андре. — Я и не сержусь.

— Я знаю, некоторые ее поступки раздражают тебя.

— Это даже не раздражение. Мне не нравится, когда она, словно разыгрывая спектакль, начинает говорить о чем угодно. А уж эту Наташу я просто ненавижу.

— Постарайся понять, что жизнь твоей матери не всегда была легкой.

— Понимаю.

Ему хотелось сменить тему разговора, но он не решался. Отец редко переходил на доверительный тон, обычно предпочитая нейтральный, даже безразличный.

— У меня много работы и совсем не остается времени для нее. Раньше, когда ей хотелось куда-нибудь ходить, развлекаться, у нас не хватало денег. Да еще ты маленький, хозяйство.

— Знаю.

— А теперь она вбила себе в голову, что стареет и скоро будет поздно.

Период нелегкий и для мужчины.

Конец фразы удивил его: он никогда не думал, что отец чувствует приближение старости и может от этого страдать.

— Я тоже не люблю Наташу, но…

Он не закончил. Вероятно, удержался, чтобы не добавить:

— Но это единственное, что она нашла и за что держится.

Он нажал под столом кнопку звонка, и пока Ноэми меняла приборы и подавала фаршированную капусту, оба молчали.

— Не знаю, уместно ли говорить об этом сейчас, когда ты готовишься к экзаменам, однако, поверь, нет никаких причин для беспокойства. Сегодня утром мне на работу звонил доктор Пелегрен.

— Бабушка заболела?

— Она не хотела, чтобы мне сообщали. Ты же знаешь ее. Она терпеть не может, когда пекутся о ней, а уж тем более о ее здоровье.

И если она согласилась пойти на осмотр к Пелегрену, то лишь потому, что тот лет сорок живет этажом ниже. Они почти одного возраста и, должно быть, самые старые жильцы в доме.

Андре представил себе старый дом на улице Фоссе Сен-Бернар, возле Винного рынка, и даже почувствовал специфический запах квартиры с низким потолком. — Вполне вероятно, что у нее камни в желчном пузыре. В понедельник будет рентген, и, видимо, придется делать операцию.

— Это опасно?

— Довольно опасно, но не страшно. Бабушка никогда не болела да и сложения крепкого. Ей ведь только шестьдесят семь, нет, уже шестьдесят восемь.

— Ты поедешь в Париж?

— Пелегрен не советует. Во-первых, он позвонил без ведома бабушки, которая разозлится, если узнает. А во-вторых, мой внезапный приезд наведет ее на мысль, что болезнь серьезнее, чем кажется. Она ведь женщина со странностями.

Андре очень любил бабушку, хотя, в общем, толком не знал. Три раза вместе с родителями он ездил к ней в ту самую квартиру, которую она занимала со дня свадьбы и где после смерти ее мужа ничего не изменилось.

Она приезжала к ним в Канн дважды. Первый раз, когда еще был жив дедушка, и Андре запомнил главным образом его рыжеватую бороду и взгляд, печальный и исполненный достоинства. Они предпочли остановиться в семейном пансионе, и их почти не видели.

Во второй ее приезд ему было двенадцать. Дедушка умер. Они уже переехали на виллу, и две комнаты всегда оставались свободными. Одну отвели бабушке, которая собиралась провести у них целый месяц. В то время Андре смотрел на бабушку с восхищением, поскольку она была самой удивительной личностью в семье.

Родилась она в бельгийской Фландрии, в Сгенкерке, возле Фюрна, и когда на каникулах дедушка встретил ее в Мало-ле-Бен, она работала в ресторане официанткой и еле-еле говорила по-французски.

Рыжеволосая, пухленькая, но крепко сбитая, она смеялась кстати и некстати и не стеснялась говорить правду в глаза.

Эмиль Бар только что закончил юридический факультет. Он женился на ней, и несколько месяцев спустя они обосновались на улице Фоссе-Сен-Бер-Нар, где так и остались.

Бабушка — ее звали Анной — сохранила акцент, который становился еще сильнее, когда она сердилась; когда она начинала всем «тыкать».

Вместо месяца она провела у них всего неделю.

— Каждый человек, дети мои, устраивает свою жизнь гак, как хочет.

Здесь я не чувствую себя дома и постоянно сдерживаюсь, чтобы кого-нибудь не отчитать. Тем не менее она не упускала случая все критиковать, особенно слова и поступки невестки, ее манеру разговаривать, одеваться, краситься, содержать дом.

Было ясно: она ненавидит невестку и будет злиться на нее всю жизнь за то, что та отобрала у нее сына. Не меньше сердилась она и на него — по ее мнению, он сделал ужасно неудачный выбор; поэтому на быт их она смотрела осуждающе и саркастически.