Жорж Сименон: Отпуск Мегрэ

Я часто над этим подшучивал, и сам вынужден был отписываться нашим редким друзьям, чтобы принять или отказаться от приглашения. И вот однажды утром, когда Одетта была в саду, моя мать посмотрела на бювар. «Кажется, Одетта изменила своим привычкам», – сказала она мне. Промокательная бумага вся была покрыта следами чернил, как будто писали много писем. Как видите, все довольно глупо и просто. Продумывают все, но забывают о мелочах такого рода.

Теперь мне все это кажется давным-давно прошедшим, хотя минуло лишь две недели, как все обнаружилось.

– Вы нашли письма?

– Конечно нашел. Нашел там, куда их обычно прячут все женщины, – в белье.

– В них Эмиль писал об отъезде?

– В последнем письме излагались все детали побега.

– И вы ничего ей не сказали?

– Я даже виду не подал.

– Вы, кажется, должны были в этот день отправиться на обед к супрефекту?

– Да, чисто мужской обед, в смокингах.

– И вы туда пошли?

– Да, я изобразил присутствие на нем.

– Предварительно приведя жену в состояние, в котором она не могла покинуть дом.

– Совершенно верно. Под предлогом того, что она выглядит слишком усталой, что, собственно, соответствовало истине, я ввел ей сильное снотворное. Потом уложил спать и запер в спальню.

– Сами же отправились на свидание.

– Я вышел в указанное в письме время. Открыл дверь в комнате ожидания, которую вы видели, ту, что выходит на улочку. У стены заметил стоявшего в ожидании парня. Увидев меня, он задрожал. Я подумал было, что он бросится бежать и мне придется гнаться за ним.

– Вы заставили его подняться в кабинет для консультаций?

– Да. Кажется, я ему просто сказал: «Не желаете ли подняться со мной на пару минут? Моя жена плохо себя чувствует и не может сегодня последовать за вами».

Мегрэ очень живо представил себе двоих мужчин в полумраке улицы, Эмиля с чемоданом в руке и двумя билетами до Парижа, дрожащего как осиновый лист.

– Почему вы заставили его подняться?

Доктор посмотрел на Мегрэ с удивлением, точно человек, равный ему, вдруг сморозил глупость.

– Не мог же я сделать этого на улице.

– Вы уже тогда все решили?

Доктор замер.

– Все было просто, как вы понимаете. И даже много проще, чем об этом думают.

– Жалости вы не испытывали?

– Об этом я как-то не думал. Меня и теперь это слово шокирует.

– Однако он ее любил…

– Вовсе нет. – И доктор, не дрогнув, взглянул в глаза комиссару. – Если вы так говорите, то ничего не поняли. Он был влюблен, я согласен. Но влюблен не в нее, поймите. Он ведь ее толком не знал и не мог любить по-настоящему! Разве приходилось ему видеть ее больной и некрасивой, слабой и хныкающей? Разве обожал он ее недостатки, мелкую трусость и тому подобное?

Нет, он ее не знал. Просто любил некую женщину. Такую же роль сыграла бы для него любая другая. Знаете, что соблазняло его больше всего? Мое имя, мой дом, некая роскошь, репутация. Платья, которые она носила, и тайна, ее окружавшая. Я продолжаю, Мегрэ… – Впервые он назвал комиссара фамильярно. – Я уверен, что не ошибаюсь. Без меня, без моей страстной любви к ней он бы ее не полюбил.

– Вы долго с ним разговаривали?

– Да. В той ситуации, в которой он оказался, да. Он не мог отказаться мне отвечать. – Теперь доктор как-то даже стыдливо отвернулся. – Мне необходимо было узнать, – проговорил он тихим голосом, – все детали, понимаете? Все эти мелкие грязные детали…

Все это происходило там, наверху, в кабинете с матовыми стеклами.

– Мне было необходимо…

Некий пуританизм помешал Мегрэ задержаться на этом вопросе.

– Когда же вы услышали шум?

Беллами очнулся, избавившись от кошмара.

– Так вам это тоже известно? Ну конечно, я догадался об этом вчера, когда вы вдруг захотели посетить мой кабинет для консультаций и особенно когда открыли окно.

– Наверное, все объясняется не только этим…

Нужно было, чтобы она что-то увидела!

– Вопреки тому, что я утверждал в первый день нашего с вами знакомства, моя свояченица любила меня. Была ли это настоящая любовь? Иногда я спрашивал себя, не было ли это просто завистью к старшей сестре…

Он прервал свою мысль, которую попытался развить.

– Все это выглядело так, будто моя мать, Жанна, Лили… не могли выносить зрелища моей настоящей искренней любви к жене. Я ведь долго ходил холостяком.

Жены моих друзей как бы не замечали меня. Но когда у меня появилась Одетта, это сразу подогрело их интерес ко мне, заинтриговало, подтолкнуло на провокации. Я же никогда не подавал повода свояченице. Притворялся, что ничего не замечаю. Предпочитаю не вдаваться в детали, но для нее все это было чем-то сексуальным.