Жорж Сименон - Кот

Начались мучительные дни. Назавтра грузовик привез к месту работ колоссальный чугунный шар.

Этот цирк затянулся на два месяца. Первый удар был нанесен в понедельник. В следующие дни рабочие, сущие акробаты, балансируя на крышах, а потом на перекрытиях и балках, швыряли в тупик охапки черепицы, которая с громыханием разбивалась.

Буэну хотелось сказать: “Не подходи к окну!”

От каждого грохота она вздрагивала и по двадцать раз на дню прижимала руку к груди, словно сердечница. Когда шар поднялся в воздух, оба они смотрели из окон спальни. Внизу стоял мужчина в кожаной куртке, со свистком во рту. Вход в переулок был перекрыт красно-белым ограждением. Шар начал раскачиваться в пустоте, наподобие маятника, описывая с каждым разом все более длинную дугу. На взлете он уже почти доставал до стен. Размах нарастал медленно. Наконец шар ударил в первый раз, и дом, носивший номер восемь, сверху донизу прочертила трещина.

Эмиль был почти уверен, что Маргарита вскрикнула, но стоял такой шум, что он мог и ослышаться.

Шар возвращался и снова бил, наконец стена обвалилась, окруженная облаком пыли; в пустоте торчала труба, она держалась на уцелевшем куске комнаты, оклеенной желтыми в полоску обоями.

Потом день за днем вывозили строительный мусор. Одни грузовики сменялись другими. Возвращаясь с покупками, Маргарита и Буэн вынуждены были по очереди объяснять, кто они такие: пропускали только обитателей тупика. К счастью, в пять часов все затихало; работы возобновлялись в семь утра. Два-три дня в воздухе еще висели полы. Лестницы вели в никуда.

А люди по-прежнему занимались эквилибристикой, их фигурки вырисовывались на фоне неба. Дома рушились один за другим, на их месте оставались провалы, похожие на гнилые зубы; от этого зрелища по спине у Маргариты пробегал озноб.

Несколько раз за эти дни Буэн порывался с ней заговорить, сказать что-нибудь успокаивающее. Но он знал: поздно, возврата к прошлому нет.

Бывало, она не спала ночью, и тогда с утра в ней пробуждалась враждебность. Однажды он торопился не пропустить начало работ в доме напротив — мало-помалу он увлекся наблюдениями — и не принял душ. Позже, уже днем, он нашел на рояле записку: “Советую тебе помыться, от тебя плохо пахнет”.

Нет, им нельзя разоружаться. Это вошло в их жизнь. Писать друг другу язвительные записки стало для них так же естественно и необходимо, как для других обмениваться любезностями или поцелуями. Буэн был уверен, что ненавидит ее — даже когда испытывал к ней жалость. Но он не сердился на нее за то, что она хитростью, разыграв под окнами дома на улице Фейантинок безутешную скорбь, заманила его обратно.

Несколько раз с тех пор он замечал, как по ее лицу проскальзывала мгновенная усмешка — наверняка при мысли о победе, которую она одержала. Она одолела женщину, которая была моложе, с которой он наверняка занимался любовью. Значит, она не утратила своей власти, а ведь она старуха, скорее всего, так они и называли ее между собой.

Подъемный кран уехал с тем же трудом, с каким пробирался в тупик, и после него остались груды битого кирпича, штукатурки, железного лома и всякой дряни; потом около месяца никто не появлялся, было тихо и ничто не нарушало спокойствия, разве что крысы, которые теперь бродили ночами и штурмовали бачки с мусором. Правда, в уцелевших домах тоже никого не осталось. Все разъехались, кто в деревню, кто к морю.

Не одной Маргарите, которая родилась в этом тупике и прожила здесь всю жизнь, но и кому угодно зрелище это показалось бы угнетающим, не говоря уж о запахе, тяжелом неопределенном запахе, напоминающем кладбищенский: так пахнет от свежевырытых могил.

В сентябре грузовики вернулись, и кран снова заработал: грузили строительный мусор. Когда и с этим было покончено, взгляду открылись подвалы; там валялись этажерки, какая-то бочка с вышибленным дном. Менялись бригады, менялись жесты и выговор рабочих. Теперь пришел черед экскаваторов, отбойных молотков, и, оглушенный их тарахтением, Буэн опять пристрастился к послеобеденным прогулкам в парк Монсури. Он прихватывал с собой книгу, садился на ту же, что при Нелли, скамью. Два дня спустя Маргарита, которая, должно быть, ходила следом за ним, присела на скамью почти напротив него и достала свое вечное вязанье.

Приходили квартиросъемщики, звонили у дверей, и из гостиной доносились их негодующие жалобы. Она ничем не могла им помочь. Не могла даже сказать, когда кончатся работы, и через две недели семья, жившая в пятом номере, съехала; дом пустовал, несмотря на объявления в газетах.