Джорджетт Хейер: Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– Любопытно! – воскликнул Хемингуэй. – Что же натворил Гэвин всего за три дня, чтобы довести брата до самоубийства?

– Доктор Уоркоп – я знаю, как вы к нему относитесь, но все же он являлся врачом Уолтера и должен был знать о своем пациенте! – считал, что Уолтер находился тогда в неуравновешенном состоянии. Неизвестно, насколько в этом был виноват Гэвин. Он наверняка думал, будто Уолтер преувеличивает свой недуг, и прямо говорил об этом. На дознании сам Гэвин сообщил, что непосредственно перед смертью брат жаловался на головную боль, был раздражительным. Помню, его спросили, не поссорились ли они, и он откровенно ответил, что брат разозлил его своей «капризной жалостью к себе» и он высказал ему все. Уоркоп признался мне, что Уолтер находился в таком состоянии, что даже это могло подтолкнуть его к необратимому шагу. Раз так, Гэвин несет моральную ответственность за смерть брата. Его поведение было, конечно, верхом бессердечности. Но хотел ли он довести брата до самоубийства? Ответ на этот вопрос не в нашей компетенции. Его частично оправдывает то, что впоследствии он вел себя безукоризненно.

– Полагаю, из него получился хороший свидетель, – заметил Хемингуэй.

– Отличный! – подхватил полковник. – Если бы Гэвин уничтожил письмо, его вряд ли можно было бы осуждать, но он этого не сделал, передав письмо инспектору Троптону. Правда, первой письмо увидела экономка, она и вручила его инспектору. По-моему, Гэвину она симпатизировала больше, чем Уолтеру, и ее было бы легко уговорить помалкивать о письме. Но Гэвин не пытался утаить его.

– Какая добродетельность! – усмехнулся Хемингуэй.

– Вы о чем?

– Благодаря письму все вы решили, будто несчастный покончил с собой? – спросил Хемингуэй.

Раздался телефонный звонок. Полковник поднял трубку, послушал и распорядился:

– Пусть войдет! – Положив трубку, он объяснил: – Это Харботтл, к вам.

– Отлично! Я посылал его в офис Уорренби за делом о дознании. Наверное, он застал на месте Каупланда.

– Лучше вам полностью ознакомиться с делом, прежде чем продолжать разговор со мной.

– Да, сэр. – Хемингуэй взял письмо Уолтера Пленмеллера и уставился на него. – Когда читаешь это впервые, то впечатление сильное, как от любого письма самоубийцы… Но если поразмылить, то возникает мысль: что-то здесь не так.

– В каком смысле?

Хемингуэй опустил голову, глядя на письмо. «…Это мое последнее письмо, больше мы не увидимся», – прочитал он вслух. – Можно, конечно, считать это намеком на намерение наложить на себя руки, но сформулировано странно. – «Ты приезжаешь сюда, только чтобы вытянуть из меня что-то, разозлить своим сарказмом. Я и так слишком страдаю, чтобы еще раздражаться из-за тебя…» – Он помолчал. – Знаете, сэр, чем больше я об этом размышляю, тем меньше мне это нравится. По-моему, он намекает брату, что больше не потерпит его в своем доме, а вовсе не предупреждает, что решил покончить с собой.

– А «я дошел до предела»? – возразил полковник. – Или слова о том, что дом перейдет Гэвину раньше, чем он думает?

– «…а когда ты окажешься в моей шкуре, то сможешь поздравить себя с тем, что поспособствовал моему концу», – зачитал Хемингуэй. – Он же не говорит, что Гэвин довел его до самоубийства! Скорее клеймит его за то, что брат не щадит его, хотя знает, что состояние здоровья не позволяет ему волноваться. – Видя скептическое выражение лица полковника, он добавил: – Вы только представьте, сэр! Уолтер не заканчивал жизнь самоубийством, а Гэвин показал вам это письмо. Что бы вы могли сказать о замыслах его автора?

Дверь открылась, в кабинет заглянул Харботтл. Полковник пробормотал приветствие, забрал у Хемингуэя письмо и еще раз прочитал его.

– Может, письмо написано в припадке гнева? – произнес он. – Но ведь Уолтер покончил с собой!

Хемингуэй повернулся к Харботтлу и взял у него пачку бумаг.

– Спасибо, Хорас. Не возражаете, если я просмотрю их сейчас, сэр?

– Не возражаю, а настаиваю! А вы сядьте, инспектор.

Харботтл подвинул стул ближе к своему шефу, и они вместе прочитали рапорт о дознании. Тем временем полковник, уставший наблюдать за выражением лица Хемингуэя, выбрал новую трубку из нескольких на своем столе, набил ее, закурил и стал смотреть в окно. Некоторое время ничего не нарушало тишину, не считая шуршания листов бумаги и просьбы Харботтла к шефу читать помедленнее. Лоб Хемингуэя все сильнее бороздили морщины, несколько раз он возвращался к прочитанному. Когда все было наконец прочитано, он нахмурился.