Буало-Нарсежак - Неприкасаемые

– Вы не слышали взрыва?

– Нет.

Следователи посоветовались между собой.

– Господин Оссель, вы технически грамотный человек… вы ничего не заметили непосредственно перед падением… никакой вибрации… ударов?

– Нет. Самолет шел нормально. К тому же, если бы что-то случилось, предупредили бы контрольную службу аэродрома.

Прошли к хвосту «боинга». Перешагивая через обломки, Филипп пытался сориентироваться и все время думал о Марилене. Если она проснется, если захочет увидеть мужа…

– Думаю, что я сидел здесь… позади мсье Леу… но кресел нет, поэтому трудно…

– Да, конечно. Нам очень неприятно задавать вам вопросы в такое тяжелое для вас время. Задняя дверь не открывалась?

– Уверен, что нет.

– Если не возражаете, мы бы попросили вас представить письменный отчет.

Они отошли на несколько шагов, шепотом переговаривались. Филипп в это время рассматривал оставшуюся непостижимым образом невредимой часть фюзеляжа, где их, должно быть, бросило друг на друга в момент удара. Невероятно! Но ведь это еще один повод: раз их троих уберегла судьба, такую ситуацию надо использовать до конца. «Марилена, – подумал он, – если ты не будешь вести себя как дура, клянусь, наша жизнь изменится».

Проснувшись, Марилена почувствовала себя гораздо лучше. Немного болело только в затылке. Она зевнула и вздрогнула – кто-то взял ее за руку. Повернув голову, она увидела Филиппа.

– Ах! Это ты!.. Давно здесь?

– Полчаса. Уже темно. Включить свет?

– Мне и так хорошо… Ты ранен?

– Царапина. Пустяк.

– Я знаю… о Симоне.

– Кто тебе сказал?

– Врач… Бедная Симона!

– Ты называла ее имя?.. Это важно… Сейчас объясню…

– Вроде бы нет… Нет… Я просто спросила, не ранена ли моя кузина.

– Уверена, что сказала просто «кузина»?

– Зачем все эти тайны? Что от этого меняется?.. Кузина или Симона?

Филипп встал, подошел к двери, открыл ее и посмотрел в коридор, потом вернулся, снова сел, пододвинулся к Марилене совсем близко.

– Дело касается твоего дяди, – еле слышно проговорил он. – Я тебя не утомляю?.. Можно продолжать?

– Конечно. С ним что-нибудь случилось?

– В определенном смысле – да. В катастрофе он не пострадал, во всяком случае физически. Но он считает, что Симона не погибла. Вспомни: голова у него и так была уже не совсем в порядке. А теперь стало хуже. Он уверен, что ты Симона. И мне не хочется его разубеждать.

Марилена погладила щеку мужа.

– Ты правильно поступил, дорогой. При его состоянии так лучше. Правда доконала бы его.

– Это так… Но ты представляешь себе, что произойдет дальше?

– Что дальше?

– В присутствии твоего лечащего врача, санитаров я был вынужден вести себя так, как будто ты Симона.

– Не понимаю.

– Подумай же немного. Ты не можешь быть Симоной для него и Мариленой Оссель для всех остальных. Неизбежно произойдет какая-нибудь оплошность, кто-нибудь проболтается, или же мне придется постоянно находиться рядом с дядей, чтобы предупреждать всех тех, кто захочет поговорить с ним.

Марилена приподнялась на подушке.

– И что ж… мне надо будет называть его папой… ухаживать за ним, словно я его дочь…

– Разве это так трудно?

– Не знаю… Все это так странно… Но если я его дочь, то кем ты мне приходишься?

– Зятем… Вот почему я обращался к тебе на «вы» перед посторонними. Мне тоже вначале все это показалось странным. Теперь, понимаешь, ты – Симона, а я вдовец.

– Но это же глупо!

– Боюсь, что да. Но я не мог поступить иначе. Ты находилась в бессознательном состоянии, в шоке. Со мной все случилось по-другому… Начнем с того, что я узнал тебя, когда тебя несли на носилках, и сразу же успокоился… Потом к моей кровати подошел твой дядя… Он выглядел совершенно растерянным. Он не мог оставаться на одном месте. Все время повторял: «Симона ранена… Симона ранена. Симона…» Я ему, естественно, поверил… А потом увидел, как, сидя у твоего изголовья, он называет тебя Симоной. И все понял. Но было бы преступно…

– Бедный Филипп!.. А меня? Он меня не искал?

– Нет. Он уже ничего не соображает. Даже увидев меня, он поначалу не очень-то разобрался, кто перед ним. Иногда говорит: «Спасибо, мсье, вы очень любезны». Потом вдруг узнает меня.

– Это его слабоумие будет долго продолжаться?

– Я не хотел так откровенно спрашивать у врача. Ведь тогда мне пришлось бы ему сказать, что ты не Симона… Сама понимаешь, какие бы тогда возникли осложнения… Моя ошибка состояла в том, что я сразу не сказал правду, что поддался чувству жалости… Но я устал, совершенно ослаб… Короче, глупость совершена. И не надо меня в ней упрекать… Открыть окно? Становится душно.