Эрик Линклэйтер: Мистер Бикулла

— Моя мать, — сказал мистер Бикулла, — была очень крупной женщиной.

— Я не уверен, — смешался доктор Лессинг, — что физические кондиции родительницы здесь играют большую роль. Главное, чтобы устанавливалось взаимопонимание между плодом и матерью…

— Да, она была очень большая, — твердил свое мистер Бикулла с характерной интонацией уроженца Уэльса или жителя Индии. Он произносил некоторые слова так, что они взрывали речевой ритм. — Мать была неохватна, как винная бочка, и мне даже порой казалось, что внутри она пустая. Ребенком я думал, что она не могла бы передвигаться, если бы не была внутри полая. Иногда из нее исходили какие-то звуки — «бульк!» или «шлеп!», словно кто-то кидал камешки в полупустой бочонок с водой. Мне то и дело слышались отголоски молочных бидонов, катящихся по пустынной железнодорожной станции. Уверяю вас, это были поразительные звуки. При этом она всегда очень хорошо одевалась, хоть и старомодно. Она, например, носила черное атласное платье. А еще у нее были черные усики. Мне это очень не нравилось.

Сам мистер Бикулла был плотным, но не толстым. И хотя он лежал на короткой и узкой кушетке, казалось, ему на ней удобно: у него был вид человека, везде чувствующего себя как дома. Мистер Бикулла был одет в серый костюм в белую полоску, сшитый у дорогого портного, на нем были дорогие ботинки. У него были хорошие волосы — густая светлая шевелюра, отдельные рыжеватые пряди которой были тщательно уложены и приглажены маслом с легким запахом нарцисса. Человек с тонким чутьем мог уловить и в его дыхании слабый аромат какого-то алкогольного напитка.

Губы доктора Лессинга снова дрогнули, но его высокий голос не выдал никаких эмоций, когда он, набросав несколько строчек и просмотрев свои предыдущие записи, осведомился у пациента:

— Сколько вам было лет, когда умерла ваша мать? Пятнадцать?

— Пятнадцать лет и один месяц, — сказал мистер Бикулла. — Мы с отцом были потрясены ее смертью; отец, принимавший все близко к сердцу, впал в депрессию, из которой он так бы и не выбрался, если бы не нашел спасения во втором браке. Вам, безусловно, известно, что вздорная жена — лучшее средство от депрессии; это отвлекает от страданий. Отцу стало легче, как только он женился на состоятельной румынке из хорошей семьи. В то время мы жили в Салониках… Я же страдал всего три дня, даже впал в истерику. Но сразу же после похорон — этой нелепой церемонии — мне стало легко, как никогда прежде.

— Думаю, — сказал доктор Лессинг, сперва надо проанализировать ваши ранние воспоминания, а потом уже говорить о более поздних. Отрочество — очень важный период, и я вовсе не собираюсь им пренебрегать. Но давайте все по порядку. Вернемся к вашему сновидению. Эта фантазия заинтересовала меня своей запутанностью и сложностью, и если моя теория об обратном соотношении между простотой причины и сложностью следствия верна, то сновидение явно связано с каким-то впечатлением или событием вашего раннего детства. Записи, которые я сделал в прошлый вторник, достаточно подробны и, надеюсь, точны, но, возможно, я что-нибудь пропустил или вы что-то забыли, так что расскажите еще раз ваш сон… Часто повторяется это сновидение?

— Нет, — сказал мистер Бикулла, — я давно его не видел.

Доктор Лессинг взглянул на одну из исписанных аккуратным почерком страниц, лежавших перед ним, и сказал:

— Это сновидение часто повторялось в возрасте примерно от семи до пятнадцати лет. И, насколько вы помните, с тех пор как двадцать три года назад умерла ваша мать, вы видели его лишь трижды, причем последний раз — десять лет назад. Да, я думаю, мы можем расценивать этот сон как единственный в своем роде, а не как типичное явление. И еще припомните, всегда ли он начинался одинаково, и не менялось ли место действия — этот завод или фабрика?

— Я карабкаюсь по лестнице, — принялся рассказывать мистер Бикулла, — к люку, ведущему на последний этаж какого-то высокого здания с тяжелыми допотопными механизмами. Передо мной огромное железное колесо, его внешняя часть отполирована до блеска, но мне не видно, на чем оно держится и для чего служит. Вот я вижу замершие шкивы, болтающиеся без надобности приводные ремни и свисающую с потолка паутину. Сам потолок частично взломан, а на верхний этаж, где еще больше механизмов, ведет винтовая лестница. Пол подо мной довольно прочный, но некоторые доски источены червями, и везде валяются железки и обрывки веревок. Я оглядываюсь вокруг, но не вижу, где здесь можно спрятаться.