Кэролин Харт - Письмо из дома

У миссис Уинтерс большие темные глаза и гладкий зачес. Она разговаривает быстро и коротко смеется, но, вспоминая о Фей, она иногда прижимала платок к глазам. Она работала у Джессоп с окончания средней школы в 1930 году. «Фей любила продавать ювелирные украшения. Я не знаю людей, которые бы так любили красивые вещи. Она всегда одевалась с иголочки, даже когда приходилось перелицовывать одежду. Добавит вязаный воротничок или новый кант. А шляпки! На нашу рождественскую вечеринку она сделала шляпку из красного фетра с блестками. Больше всего она любила танцевать. Только поэтому она и ходила в „Синее пламя“. Когда она рассказывала мне про кого-нибудь, с кем она там познакомилась, она говорила только, как он танцует. И все. Она никого не водила домой. Я знаю, потому что она бы мне сказала. Она рассказывала мне много личного, о чем не всякому скажешь. Она рассказывала о том, как любила Клайда, только его, и молилась, чтобы он вернулся домой и ему не пришлось бы ехать за границу. Когда она узнала, что он едет в отпуск, она плакала. Она так боялась, что его убьют, что его возвращение было для нее просто даром небес. О ней столько всего говорили, — мол, видели, что к ней ночью приходил мужчина. Я хочу всем сказать, что это ложь. Фей никогда не думала ни о ком, кроме Клайда. Она мечтала, что война закончится и он вернется домой».

Джим Дэн Пульям работает в гараже Пурди. Высокий, стройный, порывистый, он говорит мягко. Руки его испачканы жиром и грязью. Ему семнадцать, и он художник. «В девятом классе я подрался с парнями, которые смеялись надо мной из-за того, что я любил уроки живописи. Я сломал одному парню руку. Барб Татум рассказала своей маме, и она пришла к нам». Он отвел голубые глаза с поволокой и посмотрел на подсолнухи с голову величиной возле проволочной ограды вокруг гаража. «Даже не дом, а трейлер в квартале Бурна». Он посмотрел с вызовом. «А она пришла и держалась так, будто я жил на Гикориевом холме. Она посмотрела мои рисунки. Некоторые были нарисованы углем на мешках из-под бакалеи. Она говорила, что люди не понимают, как уловить свет и цвет, а художник видит пульс жизни. Так она это назвала: пульс жизни. Тогда я впервые понял, что я делаю и почему мне это кажется верным». Он погладил блестящий гаечный ключ. «Иногда казалось верным. Чаще я сходил с ума и выбрасывал рисунок, потому что он был недостаточно хорош. Миссис Татум говорила мне, чтобы я продолжал рисовать, даже если люди смеются. Я не должен бросать, даже если меня возненавидят. Если я брошу, я ссохнусь, как забытое зерно в поле. У меня есть картина, над которой я работал этим летом. Я собирался показать ее миссис Татум. Солнце над водой Охотничьего озера…»

Капли воды блестели на ярко-зеленом папоротнике у крыльца Бетти Стил. Несмотря на оклахомские ветры, на свежеокрашенных качелях нет ни пылинки. На плетеных стульях недавно сменили чехлы. Миссис Стил преподает домашнюю экономику. Ее каштановые волосы, подстриженные под пажа, блестели в полуденном солнце. Она сцепила руки, лицо ее оживилось. «Фей любила живопись. Я знаю, у меня нет способностей, но я всегда хотела рисовать, а она давала уроки в магазине по субботам для тех, кто, как и я, работает. От нее я многое узнала о преподавании, хотя она ничего не закончила. Но она всегда видела истину. Людей. Красоту. Посередине занятия она могла вдруг подбежать к кому-нибудь и закричать: „Посмотрите, как солнце проходит сквозь окно. Если бы мы могли нарисовать миссис Харрис в солнечном свете, это было бы так прекрасно!“ Миссис Харрис (я взяла это имя, чтобы никого не смущать) могла быть некрасивой женщиной с толстыми очками и усталым лицом, но Фей помогала нам увидеть ее красоту, блеск глаз, тонкую линию подбородка, жизнь в ней. У Фей был дар преподавания. Спросите любого, кто ходил на ее занятия. Большинство не слышали о Рембрандте и рисовать совершенно не умели, но если они хоть немного приоткрывали свои сердца, то уроки Фей поселяли в них то, что невозможно забыть. Я так жалела, что ей пришлось отказаться почти от всех занятий и работать на полную ставку у Джессоп. Смерть Фей — потеря для всех горожан, любящих искусство. Я знаю, что она продолжала учить некоторых, например, Джима Дэна…»

Лу Хоппер сказала, что не терпит выкрутасов в своем баре. Высокая, рыжеволосая, с грубым голосом, эта женщина не привыкла улыбаться. «Многие в городе не любят пивные, но у меня чистое место, и у меня скандалов не бывает. Посетители пьют пиво, танцуют, едят ребрышки или гамбургеры, когда есть мясо, или сыр, ржаной хлеб и картошку, когда мяса нет. С начала войны у нас каждый вечер полно народа. Музыка помогает забыть о проблемах. Я, кажется, и не разговаривала ни разу с Фей Татум, но знала ее как постоянную клиентку. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так танцевал. Она со всеми танцевала, с молодыми и со старыми, если только они руки держали при себе и умели забыть обо всем, кроме музыки. Фей весь вечер проводила на танцплощадке, никогда не сидела ни в кабинках, ни у стойки, она приходила ради музыки, ритма, звука. Боже мой, она умела танцевать. Как-то они танцевали джиттербаг с одним солдатиком из Луизианы, сейчас его отправили служить на Тихом. Все останавливались, становились в круг, а после танца хлопали и кричали. И я вам вот что скажу: она приходила одна и уходила одна. Никогда не сидела в уголке с мужчиной». Миссис Хоппер подняла густую темную бровь. «Многие из тех, кто приходит сюда, одиноки. Они ищут любви. Это всегда видно. Но не Фей. Она просто хотела танцевать. Я ни разу не разговаривала с ней, но помню, она однажды сказала: „Когда я танцую, то ничего не боюсь“». Миссис Хоппер закурила, глубоко затянулась. «И я ей сказала: „Милая, я не знаю, чего ты боишься, но рада, что у тебя есть музыка“».