Филлис Джеймс - Смерть эксперта-свидетеля

– Очень разумно с ее стороны. Кроме того, тебе вовсе нечего делать в Чевишеме.

– Да знаю я. Смешно чувствовать, что ты за это отвечаешь, только потому, что беда случилась как раз, когда тебя на месте нет. Из дежурки позвонили чуть позже девяти – сообщить мне об этом. Решили, видно, что лучше я от них узнаю, чем от посетителей или из вечерних газет. Молодцы. Главный констебль, по всей видимости, вызвал ребят из Скотленд-Ярда сразу, как получил сообщение. А тебе самому что известно?

– Думается, примерно то же, что и тебе. Я говорил с главным констеблем и с Хоуартом. Узнал от них основные факты. Череп пробит, очевидно, тяжелым молотком, который Лорример как раз исследовал. Лаборатория была должным образом заперта, когда помощник сотрудника по связям с полицией и молоденькая девушка – секретарь-регистратор – прибыли туда в восемь тридцать утра. Ключи Лорримера – у него в кармане. Он часто задерживался на работе допоздна, и большинство сотрудников знали, что он в тот вечер собирался остаться подольше. Никаких признаков взлома. Четыре комплекта ключей. Один – у Лорримера, поскольку он главный научный сотрудник и заместитель начальника службы безопасности. Второй комплект у помощника сотрудника по связям с полицией. Только Лорример или один из сотрудников по связям с полицией имел право запирать и отпирать здание. Третий комплект ключей хранится у директора в сейфе, а четвертый – в сейфе полицейского участка в Гайз-Марше – на случай, если ночью сработает сигнализация.

– Значит, либо Лорример впустил убийцу, либо убийца имел свой ключ, – сказал Фриборн.

Были и другие возможности, подумал Дэлглиш, только сейчас не время их обсуждать.

– Лорример, полагаю, впустил бы любого из сотрудников Лаборатории? – спросил он.

– Почему же нет? Он и полицейского бы впустил, из тех, кого знал лично, тем более детектива, занятого в последнем расследовании. Насчет других – не знаю. Мог впустить приятеля или родственника, хотя это совсем уж сомнительно. Он был педантичен до предела, бедняга, не представляю себе, чтобы он считал Лабораторию подходящим местом для рандеву. И, разумеется, он наверняка впустил бы судебного патанатома.

– Мне сказали, у них там свой, местный патанатом есть– Генри Керрисон. Главный констебль сказал, его вызывали осмотреть тело. Вряд ли они могли еще что-то сделать. А я и не знал, что вы нашли кандидата на место министерского патанатома. Что есть кем Дональда из мертвецкой заменить!

– Да мы не нашли пока. Керрисон этим занимается на условиях сдельной оплаты. О нем хорошо отзываются, и мы, скорее всего, именно его и назначим, если удастся уговорить Областное управление здравоохранения. Обычные сложности – он ведь работает в больнице, у него там тоже обязанности имеются. Чертовски хочется разобраться с судебной патанатомической службой до того, как я уйду. Но боюсь, эту головную боль придется оставить моему преемнику.

Дэлглиш вспоминал Дональда из мертвецкой без всякой приязни, особенно его омерзительные студенческие шуточки: «Нет-нет, только не этот нож для разрезания торта, моя милая, я им уже пользовался сегодня, вскрывая одну из жертв Гарри Секача, и нож малость затупился!» Дэлглиш терпеть не мог его вечное стремление самоутвердиться, его громогласный смех и с благодарностью думал о том, что ему хотя бы не придется допрашивать этого невозможного старого притворщика.

– Расскажи мне о Лорримере, – попросил он. – Какой он был?

Вопрос этот всегда лежит в самом сердце расследования дел об убийстве, и тем не менее Адам сознавал всю его абсурдность еще до того, как произнес эти слова. Самая странная часть работы полицейского детектива – этакое воссоздание взаимоотношений с мертвецом, которого и увидел-то впервые лишь как лежащее в странной позе мертвое тело на месте преступления или обнаженный труп на секционном столе в морге. Погибший – главный элемент в разгадке его смерти. Он погиб из-за того, каким был. До окончания дела Дэлглишу предстоит получить десятки описаний личности Лорримера, словно фотографические отпечатки впечатлений, сохранившихся в памяти других людей. Из этих аморфных, неопределенных картин он постарается воспроизвести свое собственное представление, перекрывающее все остальные, господствующее над ними, но столь же несовершенное, столь же искаженное, как и все они, однако теперь уже – влиянием его собственных предубеждений, его собственной личности. Но тем не менее вопрос этот следовало задать. И тут по крайней мере он мог не опасаться, что Фриборн пустится в философские рассуждения о личностном базисе всякого «я». Впрочем, мысли их в этот момент, видимо, шли параллельно друг другу, потому что Фриборн сказал: