Орсон Уэллс - Мистер Аркадин

Я сошел на берег за выпивкой, но понял, что она мне ни к чему, что нужно возвратиться к Мили — зря мы с ней поцапались— и помириться. И нечего тянуть. Незачем слоняться в доках, рискуя понапрасну привлечь к себе внимание.

Возле проволочной загородки я заметил двух полицейских из охраны порта. Они громко разговаривали и смеялись, изредка оглядываясь по сторонам и сплевывая на землю. У их ног горел небольшой костер, хотя ночь была теплая. Одна из тех серых ночей, с легким туманом, когда звуки и запахи становятся особенно отчетливыми. Время от времени откуда-то издалека доносился вой сирены, предупреждающий суда о тумане. А где-то поблизости, должно быть, разгружали оливковое масло— в воздухе стоял характерный сладковатый запах.

Надо вернуться к Мили. Она, верно, разревелась. А я не такой уж твердокаменный. Не такой, каким следует быть. И если женщинам иной раз приходится из-за меня всплакнуть, то исключительно ради их собственной пользы. Но даже и это меня огорчает. «У тебя мягкое сердце, Гай, сынок», — говаривала мне мать. С тех пор никто не называл меня этим именем — Гай, ну да дело не в этом. «Ты весь в меня, такой же добряк. И на пользу тебе это не пойдет, нет». И она меланхолично всхлипывала. Бедняга. Не следовало ей давать волю чувствам: в такие минуты грим на ее лице таял, заметнее становилась неестественная платина волос и вся она делалась похожей на старую истрепанную куклу. А на меня наплывала тоска. И я казался себе беспомощным, как сейчас, вдыхая этот тягучий запах.

Что-то похожее случилось сегодня и у нас с Мили. Она, Мили, вообще-то в порядке. Девочка что надо. Мне нравилась ее кожа, очень мягкая и нежная, едва уловимо пахнущая отполированной слоновой костью. Но сегодня этот запах, обычно приятно будораживший меня, лез в нос, отдавая мертвечиной.

Волна оливкового смрада поднималась откуда-то снизу, с пристани, тяжелыми облаками. Хоть бы ветер подул. Море терялось во мгле, но я знал, что оно близко, и слышал, как густая вода шлепает о каменную стенку мола. Надо было еще вечером выйти в море, раз уж мы загрузились. Или хотя бы завтра на зорьке. А то Тадеуш разъярится.

Это из-за Мили мы здесь торчим. Она отправилась за покупками. У нее пунктик — сколько бы ни было при себе деньжат, не уйдет, пока не изведет все. На этот раз она застряла у прилавка с шелковым бельем. Кому-кому, а мне известно, как это бывает, я сам однажды влип в этот шелковый рэкет. Одно тянет за собой другое… Так что той чепухой, которую наболтала Мили себе в оправдание, меня не проведешь. Мили взбрело в голову, что коли она меня разок выручила, прямо скажу, из довольно скверной заварушки, значит, возымела надо мной права. Вообще-то она просто создана для тихой семейной жизни где-нибудь в провинции, жаль только, что парни, с которыми она водилась, не стремились в тихую гавань. Дольше одной ночи они не задерживались. А она, бедняжка, всякий раз надеялась, что это серьезно.

Но со мной ей удалось протянуть целых четыре месяца. Просто потому, что мне все равно некуда было деться. Она свела меня с Тадеушем, а когда замаячил этот сигаретный бизнес, настояла, чтобы мы сделали ходку. И я уступил.

— Гляди, парень, — сказал Тадеуш.

Я знаю, он меня презирает; ну да он всех презирает. Мне плевать на это. У нас чисто деловые отношения. Встречались в маленькой арабской кофейне, близ Зокко, он сидел всегда за одним и тем же столом, перед ним — стаканчик перно, к которому он вроде бы и не прикасался, но раз 10–12 за день его доливали. Он не боялся яркого света и спокойно подставлял ногу арабчонку, полировавшему его туфли. К соседним столикам подходили разносчики, предлагая всякую ерунду или пакетики с фисташками. А Тадеуш покупал нейлоновые чулки, японские фотоаппараты, сигареты, я слыхал — даже оружие, торговал же он женщинами и наркотиками, — короче, всем, что можно сбыть с хорошим наваром. Он всегда платил наличными, в долларах. Не глядя доставал из кармана пачку банкнот — их всегда оказывалось столько, сколько нужно, вернее, столько, сколько он решил заплатить. И никто не мог надеяться хоть на цент сверх этой суммы. Он утверждал, что никогда и ничего не сделал ради другого и не искал к себе любви. Странный тип этот Тадеуш. И никто не встречал его с женщиной.

— Без уродин я обойдусь. Красотки мне не по карману.