Герхард Шерфлинг - Западня на сцене

— Кики, — выдавил он из себя с превеликим трудом. — Чего это со мной, а? Что это я такой мокрый?.. — попытавшись рывком приподняться, со стоном упал на спину. — Ой, голова-а-а-а…

— Лежи, не двигайся, Петер, милый, ты ранен… — Она склонилась совсем низко над ним. — Врач вот-вот придет!

— Но как это… Я ничего такого не помню… Как это я вообще тут оказался? — Он заметил кровь на кончиках ее пальцев. — Это… никак моя?..

Она кивнула, готовая расплакаться.

— Ты раскроил себе череп. Ох, ты мой непутевый!.. До всего тебе дело!

Вечорек улыбнулся, вымученно, правда, но улыбнулся:

— Миленькая ты моя!.. Не бери в голову! Заживет, как на собаке! — он хотел было погладить ее руку и вдруг обнаружил в своей связку ключей. — Ого-го, а это что еще такое?

Маркус, который разговаривал со Штейнике, отступил в сторону сделал шаг вперед.

— Приветствую вас, господин Вечорек, — сказал он. — И поздравляю: череп у вас подходящей крепости. Дело могло кончиться куда хуже.

Подняв один из стульев, уселся на него верхом и взял связку ключей из рук осветителя.

— Что вы хотели открыть?

— Не-ет, ты глянь — и уголовный розыск уже здесь!

Вечорек закрыл глаза, мускулы лица дрогнули. Потрогал ладонью лоб, повернул чуть-чуть голову и осторожно дотронулся до раны на затылке.

— Ловко они врезали, нечего сказать, — пробурчал он, снова открывая глаза. — Эт-то за кожаны… за портфели, значит… Врубился я!.. — энергично, будто силы вернулись к нему, приподнялся на руках. — С весом были кожаны, под этой вот рухлядью стояли… — он посмотрел вбок. — А теперь — фьюить!..

— Ради бога, приляг ты, Петер, — взмолилась хорошенькая блондинка, силой укладывая его. — Тебе вредно двигаться.

— Ладно, чего уж там… Но если эта гнида попадется мне… — Он сжал пальцы в кулак.

— Кто это вас так погладил, господин Вечорек? — спросил Маркус. — И за какие такие заслуги?

— Если б знать… Я ж его в глаза не видел. Врезал он мне, я копыта и откинул. Грогти, полная отключка.

— А портфели?

— Ну-ну, только я их увидел… взял, значит, на стол, что ли, поставил и открыть хотел. Н-ну, глянуть хотел, что там внутри.

— Они были заперты?

— А то нет! Зачем бы я тогда доставал свои ключики, — глаза его были сейчас ясными и живо блестели. — Парень он, видно, тертый, бывалый. Я и не почуял, как он ко мне подкатил…

Маркус кивнул, принялся вертеть брелок с ключами на пальце.

— Не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Ни грамма! А вот в кожанах что-то железное было. Звякало-брякало!

Тут появился Штейнике.

— Врач будет с минуты на минуту! — Он даже шею вытянул, чтобы посмотреть, что там с осветителем. — К счастью, наш врач еще в театре.

— Очень хорошо! — Маркус сунул ключи в карман и встал. — Если вы не против, побеседуем позднее, — сказал он Вечореку.

Осветитель вздохнул и заморгал, ничего не понимая.

— Сказано — будет сделано!

— А с вами, господин Штейнике… — Маркус нарочито растягивал слова, — с вами я хотел бы побеседовать прямо сейчас!

— Со мной?

— Да.

— Но ведь я уже ответил на все вопросы… одного из ваших коллег.

— Попрошу вас пройти…

Молодой режиссер обиженно поджал губы, покачал головой и, наконец, пожал плечами.

Маркус пропустил его вперед, сделал несколько шагов и оглянулся. Вечорек прижал к себе блондинку. И, судя по продолжительности поцелуя, он чувствовал себя абсолютно здоровым — или близко к этому.

Генеральная репетиция, проходившая по вполне понятным причинам без приглашенной публики, началась с опозданием на сорок минут и длилась вот уже более трех часов. Три важных часа в жизни режиссера Краниха, который вел репетицию, сидя за пультом в зрительном зале. Он то и дело прерывал ее, и тогда через усилитель раздавался его отрывистый, лающий голос, от звучания которого делалось не по себе не одному Маркусу. Актеры на сцене нервничали, забывали текст и до такой степени фальшивили в музыкальных номерах, что дирижер Гломбек приходил в бешенство и ругался почем зря.

Об остальных заминках позаботился технический персонал: постоянные окрики режиссера не подстегивали рабочих сцены при перестановке декораций, а скорее вызывали раздражение. Да и язык за зубами они держать не привыкли…

Маркусу, с самого начала репетиции сидевшему в затемненном зале рядом с лейтенантом Краусом, никогда прежде не доводилось быть свидетелем подобной творческой атмосферы. Наклонившись к Краусу, он прошептал:

— Еще немного, и у меня лопнет терпение…