Джон Карр: Письмо из Нью-Йорка

Как, вопрошаю я провидение, могли эти люди проведать о моей тайне? Все же я счел за обязанность поведать им правду.

— Не скрою, — сказал я, — что я действительно с большим уважением относился к м-ль Клодин. Но эта леди, поверьте мне, помолвлена с одним моим другом, артиллерийским офицером.

— Тогда что вам за дело до всей этой истории? — снова полюбопытствовал коварный человечек.

Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что и ответить. Но тут бармен с золотыми зубами перегнулся через стойку.

— Ежели вам угодно застать старуху француженку живой, мусье, то вам надобно поспешить, — сказал он. — С ней, слыхать, нынче утром случился удар.

От этого сообщения меня охватило отчаяние. С десяток голосов потребовали, чтобы я оставался; тут встал древний, но дюжий старик с выцветшими рыжими бакенбардами; я так и не понял, сколько ему лет: уж больно он выглядел крепким и сильным.

— Кто из вас был рядом с Вашингтоном? — спросил он с презрением, неожиданно ухватив неугомонного человечка за галстук. — Дорогу племяннику Лафайета!

Мне устроили овацию, гурьбой провожали до дверей, хором наказывали непременно воротиться и обещали дожидаться моего прихода. Не знаю, почему, но мне хотелось встретиться в толпе взглядом с мосье Пэрли. Он сидел у колонны за столиком под газовым рожком, лицо его было бледнее, чем прежде.

Я не видал более унылой улицы, нежели Томас-стрит, на которую был доставлен извозчиком. Возможно, такое впечатление сложилось из-за моего душевного состояния, понимаешь ли, я подумал: а вдруг мадам Тевенэ умерла, не оставив Клодин ни единого су?

Дома по Томас-стрит облицованы грязно-желтым кирпичом, над грязными печными трубами нависало грязно-серое небо. День был теплый; несмотря на это, я пребывал в невыносимо угнетенном состоянии духа. Наши парижские улицы, спору нет, весьма грязны, но на них все же не выпускают свиней. Если бы не названные животные да не слепой уличный музыкант с собачкой и инструментом, именуемым банджо, то я имел бы основание сказать, что на пустынной сей улице не было ни единого живого существа; музыкант и тот не издавал ни звука.

В течение, как мне показалось, нескольких минут я усердно работал дверным молотком дома номер двадцать три, производя ужасный шум, поначалу безо всякого успеха. Наконец кто-то приотворил створку дверей ровно настолько, сколько было потребно для того, чтобы осмотреть меня в образовавшуюся щель, после чего я услышал звук отодвигаемого засова, и двери отворились.

Нужно ль писать, что на пороге меня встретила особа, которую мы с тобой условились называть Иезавелью [3] Иезавель — библейский персонаж, супруга израильского царя Ахава. Имя Иезавели стало нарицательным для обозначения жестоких, бесстыдных и распутных женщин. .

— Что с мадам Тевенэ? — вскричал я. — Жива ли она еще?

— Она жива, — отвечала моя собеседница, оглядывая меня из-под полуприкрытых век своими зеленоватыми глазами, — но полностью парализована.

Я никогда не отрицал, Морис, что мадмуазель Иезавель обладает определенной привлекательностью. Она отнюдь не стара, ее возраст нельзя назвать даже средним. Будь цвет ее лица не столь же землистым, как небо над нами в тот момент, она могла бы, пожалуй, сойти за красавицу.

— А как насчет Клодин, — спросил я у нее, — дочери мадам…

— Вы пришли слишком поздно, мосье Арман.

Тут, как мне ясно помнится, унылая улица огласилась бренчанием банджо, на котором играл незрячий музыкант. Звуки банджо приблизились, и мой слух уловил популярный мотив, на который поются примерно такие слова:

На губах мадмуазель промелькнула весьма любопытного свойства улыбка — подобная порезу бритвой перед тем, как из него выступает кровь.

— Золото, — прошептала она. — Говорят, девяносто тысяч человек отправились искать его. Отправляйтесь и вы в Калифорнию, мосье Арман. Только там вы и сможете найти золото.

Сей мотивчик почему-то считается веселым. Мне он таковым не показался, когда тоскливое, гнусавое бренчание затихло вдали. М-ль Иезавель неумолимо преграждала мне вход; ее светлые немытые волосы, расчесанные на прямой пробор, спускались на уши по самой последней моде, зеленоватые глаза были широко раскрыты. Старое коричневое платье из тафты, облегающее высокий бюст и тонкую талию, зашуршало широкими юбками, когда она плавно шагнула вперед.