Филлис Джеймс - Лицо ее закройте

– Здесь доктор Эппс устраивал аттрак­цион «Шалаш сокровищ». Он его на од­ном и том же месте устраивает вот уже двадцать лет. Вчера здесь был церковный праздник. Почти все флажки сняли – викарий лю­бит, чтобы к воскресенью было прибрано, но еще день-два понадобится, пока полный порядок наведут.

Далглиш вспомнил, что сержант был из здешних мест.

– Вы здесь бывали? – спросил он.

– В этом году нет. Почти всю прошлую неделю дежурил. Никак не можем разобраться с тем убийством на границе. Теперь-то дело идет к концу, но я был просто при­кован. Мы с женой обычно приезжали сюда раз в год в день церковного праздника, но то было до войны. Тогда все по-друго­му было. Сейчас, думаю, и без нас об­ходятся. По-прежнему полно народу. Лю­бой мог познакомиться с девушкой и выз­нать у нее, где она спит. Так что нелегкая работенка предстоит тому, кто станет вы­яснять ее передвижения вчера днем и ве­чером.

По тону его ясно было, что он рад, что это предстоит не ему.

Далглиш никогда не строил теорий на основании собранных фактов. Но те, ко­торыми он сейчас располагал, не позволя­ли ему придерживаться столь утешительной версии о неизвестном случайном пришель­це. На теле не обнаружено следов.изнаси­лования, никаких примет ограбления в доме тоже нет. В мыслях он все время возвра­щался к запертой двери. Предполагается, что члены семейства Макси были в правом крыле дома в семь утра в тот день, но не исключено, что кто-то из них, равно как и незнакомец, мог слезть по водосточной трубе или спуститься по лестнице.

Труп увезли – покрытый белой простыней застывший округлый силуэт на носилках, теперь его предназначение – нож патоло­гоанатома и пробирки биохимика. Маннинг ушел позвонить в отделение. Далглиш и Мартин продолжали терпеливо осматривать дом. Рядом с комнатой Салли была ста­ринная ванная комната – глубокая ванна обшита красным деревом, вдоль одной стены тянется громадный сушильный шкаф с реб­ристыми перекладинами. Три другие сте­ны были выклеены изящными цветистыми обоями, пожелтевшими от старости, на полу лежал хотя тоже старый, но вполне подхо­дящий по рисунку и не очень протертый ковер. В этой комнате нигде не спрячешься. С лестничной площадки вниз спускались вы­стеленные грубыми половиками ступени, заканчиваясь коридором, обшитым панелями, одним концом» он упирался в кухню, а дру­гим – в главный холл. У самого подножия этой лестницы – тяжелая дверь, выходив­шая на юг. Она была приоткрыта, и Далг­лиш и Мартин после прохлады Мартингейла очутились в летнем зное. Церковные коло­кола вдали возвещали начало воскресной ут­рени. Звон, такой отчетливый и мелодич­ный, доносился из-за деревьев, он напом­нил Мартину воскресенья в деревне, где он провел детство, а Далглишу – что пред­стоит еще столько всего, а утро, можно сказать, на исходе.

– Надо заглянуть в конюшни, осмот­реть западную стену, ту, что под ее окном. А потом на кухню. И начнем допрос. У меня такое ощущение, что человек, которого мы ищем, спал прошлую ночь под этой крышей.

Макси со своими двумя гостями и Мар­та Балтитафт ждали в гостиной, когда их станут допрашивать, – ждали под неусыпным оком сержанта, примостившегося у дверей в небольшом кресле; он являл собой несок­рушимое спокойствие в отличие от хозяев дома. Его поднадзорные по целому ряду причин хотели бы узнать, сколько их еще заставят ждать, но никто не задал этого вопроса, чтобы не выдать своего волнения. Им сказали, что приехал сыщик старший инспектор Далглиш из Скотленд-Ярда и скоро придет к ним. А насколько скоро – никто спросить не решался. Феликс и Дебора не переоделись после верховой прогулки. Прочие были одеты наспех. Они почти ничего не ели с утра, а теперь вот сидели и ждали. Заняться чтением – значит выказать свое бессердечие, играть на пианино – дико, говорить об убийстве – неумно, а о чем-то еще – противоестественно, потому они хранили гробовую тишину. Феликс Херн и Дебора сидели на диване, но поодаль друг от друга, потом он наклонился и шепнул ей что-то на ухо. Стивен Макси стоял у окна спиной к собравшимся. Положение обязывало его, как цинично сформулиро­вал Феликс Херн, прятать лицо и демон­стрировать затылком опущенной головы немую печаль. Четверо из наблюдавших за ним многое бы отдали, чтобы узнать, была ли его печаль подлинной. Элеонора Макси сидела невозмутимо в кресле поодаль. Нельзя сказать, что она онемела от горя или погрузилась в свои мысли. Она была очень бледна, но паника, ненадолго овладевшая ею у дверей Салли, сейчас оставила ее. Ее дочь отме­тила, что она заставила себя переодеться и теперь предстала пере ддомочадцами и гос­тями почти в обычном своем виде . Марта Балтитафт тоже сидела в сторонке, на краешке стула, мучась от безделья и бросая гневные взгляды на сержанта, который, по ее ра­зумению, был виновником ее мук – зас­тавил сидеть в присутствии хозяев, да еще в гостиной, когда работы невпроворот. Утром она больше других сокрушалась, напугалась до ужаса, когда обнаружили девчонку, а сейчас всю эту канитель воспринимала как личное оскорбление и сидела мрачная, кипя от негодования. Кэтрин Бауэрз была само спокойствие. Она достала из сумочки ма­ленький блокнот и временами делала в нем записи, будто восстанавливая в памяти ут­ренние события. Ее уравновешенный, спо­койный вид никого, конечно, не мог об­мануть, но все завидовали ее выдержке. Каждый был предоставлен, в сущности, сам себе и думал о своем. Устремив взгляд на сложенные на коленях сильные руки, мис­сис Макси думала о сыне.