Жюль Мари - Выстрел. Дело, о котором просили не печатать

— Он любил меня, говорю вам. Разве я как-то могла этому помешать?

— Он писал вам не в первый раз — это видно из письма.

— Клянусь вам, он не был моим любовником.

— Как я могу вам поверить?

— Однако это правда.

— Защищайтесь же. Вы, без сомнения, поощряли эту страсть.

— Я вам все расскажу. Быть подозреваемой просто ужасно. Томас Луар безумно любил меня и как-то признался мне в своих чувствах. Я все время была одна, я скучала. Вас я тогда еще не знала. Я никогда не отвечала ему взаимностью, а просто развлекалась. Признаюсь, что я была не права, мне не следовало поступать с ним так жестоко. Но я не оставила ему никакой надежды. Он просил позволения любить меня, он не желал ничего, кроме как жить рядом со мной. Все отношения между нами прекратились с того самого дня, как я начала испытывать страсть к вам. Вот и вся правда, Франсуа. Я ни в чем не виновата. Спросите Томаса Луара, если Дампьер позволит вам его навестить. Он повторит вам то же самое. Если я солгала, вы легко сможете отомстить мне. Вам стоит только согласиться с мнением доктора Маньяба, который не уверен в том, что я помешана. Знайте, что я никогда вам не изменю и всегда буду любить вас, несмотря на преступление, которое мы вместе совершили в припадке безумия, навсегда связавшем наши жизни…

— Мне хотелось бы верить вам, Мадлен. Однако вы так искусно притворяетесь, вы с такой изощренностью играете роль, которая спасает нас обоих…

— А! Вы думаете, что я вам лгу, что я только разыгрываю любовь, что я вас обманываю, как их всех — судей, доктора… Вы этого боитесь?

— Да, иногда вы пугаете меня.

Мадлен замолчала, ее щеки пылали. Она встала и, сделав несколько шагов, запустила пальцы в свои длинные распущенные волосы. Потом холодным тоном, в котором звучала горечь, продолжила, снова обращаясь к нему на «ты»:

— Я не могу дать тебе доказательства своей любви. Я не сомневаюсь в твоих чувствах ко мне, и я думала, что мое доверие внушит доверие и тебе. Ты все еще не веришь мне?

Франсуа не ответил и отвел взгляд. Она продолжала тем же решительным тоном:

— Я хочу, чтобы ты, как прежде, любил меня и доверял мне. Я этого хочу, слышишь? Не то, когда доктор Маньяба снова начнет осматривать меня, я перестану притворяться и признаюсь во всем…

Франсуа переменился в лице, и Мадлен, заметив это, продолжала уже с презрением:

— Я не стану говорить, что любила тебя. Это просто слова. Напротив, я возьму на себя убийство мужа, и когда меня осудят, ты будешь свободен, совершенно свободен. Никакое опасение не будет отравлять тебе жизнь. Ты, может быть, станешь вспоминать обо мне с некоторым сожалением, потому что тогда уже не сможешь сомневаться. Ты получишь единственное доказательство любви, которое я была в силах дать тебе…

Он не дал ей закончить. Франсуа был побежден. Он упал на колени и начал покрывать поцелуями ее руки. Мадлен знала, что он не устоит, что ей удастся убедить его в своей любви. Она улыбнулась ему, кротко упрекая в том огорчении, которое он ей принес. На несколько минут любовникам удалось позабыть, в каком ужасном положении они находились. Мадлен и Франсуа уверяли друг друга в любви, как в первый раз. В этой страсти, составлявшей всю их жизнь, было что-то болезненное, причиной чего послужило преступление, совершенное вдвоем, и это лишь усиливало их чувство. Они любили друг друга в страхе, в тревоге и ярости. Их страсть, которая так постыдно началась и так преступно закончилась, разгоралась от опасности еще больше.

На некоторое время они все же прекращали говорить и тогда молча смотрели друг на друга глазами, блестевшими, словно в лихорадке. Вся их тоска, все отчаяние выражалось в этом взгляде. Они чувствовали, что могут положиться друг на друга и что каждый из них готов принести себя в жертву. В этом была их сила. Но время уходило. Франсуа, чтобы не вызвать подозрений, следовало уходить. Расставаясь с Мадлен, он дал ей несколько советов, как обмануть Маньяба. Мадлен жадно внимала словам своего любовника.

Маньяба должен был наблюдать не только за выражением лица госпожи Гонсолен, но и за ее движениями. Франсуа советовал Мадлен иногда демонстрировать проблески рассудка. Кроме того, ей следовало скрывать то внимание, с каким она следит за словами и действиями докторов. Его советы также коснулись и ее привычек. Он предостерег ее от наклонности предаваться беспорядочным движениям, ведь у каждой разновидности помешательства свои особенности. И в хаосе, и в неподвижности есть общее целое. В ту минуту, когда Мадлен встает или садится, делает какое-нибудь движение, ни один неестественный жест не ускользнет от Маньяба.