Жорж Сименон - Грязь на снегу

— Ладно.

— Возможно, придется их припугнуть.

— Не впервой.

— А может, и поприжать.

— О чем речь!

Франк не был здесь уже долгие годы, но его ноги наверняка ступают по былым следам. Часовщик Вильмош, его часы и замечательный сад — самое, пожалуй, живое воспоминание его детства.

Он еще не добрался до двери, а, кажется, уже узнал запах дома, который всю жизнь был для него домом стариков: часовщик Вильмош с сестрой всегда казались мальчику старыми.

Франк вытаскивает из кармана темный фуляр и обвязывает им лицо до самых глаз. Стан порывается что-то сказать.

— Ты — другое дело: тебя тут не знают. Но если настаиваешь…

И Франк протягивает спутнику второй шейный платок: он все предусмотрел.

Он до сих пор помнит пирожные барышни Вильмош — таких он больше нигде не едал. Сладкие, пышные, с узорами из розовой и голубой глазури. Она держала их в цветной коробке, на которой были изображены приключения Робинзона Крузо.

И еще у нее была мания называть его ангелочком…

Вильмошу сейчас самое меньшее восемьдесят, его сестре — шестьдесят пять. Более точно Франк определить затрудняется: в детстве возраст других меришь совсем не той меркой, что потом.

Для него они всегда были стариками, и здесь он впервые узнал, что можно разом вынуть изо рта все зубы — часовщик носил искусственную челюсть. Жмоты они страшные. В скупости брат с сестрой не уступают друг Другу.

— Позвонить? — осведомляется Стан, которого нервирует стояние на безлюдной площади, да еще при лунном свете.

Франк звонит сам, удивляясь, что шнур висит так низко: в прежнее время, чтобы дотянуться до звонка, мальчику приходилось вставать на цыпочки. В правой руке у него пистолет. Он готов, как в первый раз у Мицци, сунуть ногу в дверь, чтобы не дать ей захлопнуться. Издалека, словно в церкви, приближаются шаги. Еще одно воспоминание! Длинный широкий коридор с темными стенами и таинственными, как в ризнице, дверями вымощен серыми плитами, между которыми по-прежнему кое-где виднеются щели.

— Кто там?

Это старая барышня Вильмош. Она не робкого десятка.

— Я от священника, — отвечает он.

Он слышит, как снимают цепочку; потом выдвигает ногу, прижимает пистолет к животу, шепчет Стану, движения которого неожиданно становятся странно неуклюжими:

— Входи.

И обращается к старухе:

— Где Вильмош?

Боже, какая она маленькая! И седая! Она складывает руки и лепечет надтреснутым голоском:

— Но вы же знаете, сударь: он год как умер.

— Давайте сюда часы.

Он узнает коридор и темные бумажные обои — имитацию кордовской кожи, на которой еще просматриваются золотые прожилки. Налево будет мастерская со столом — там, вставив в глаз лупу в черной оправе и склонясь над работой, сиживал Вильмош.

— Где часы?

И, начиная нервничать, поясняет:

— Коллекция.

Потом наводит пистолет:

— Давай побыстрей, не то худо будет.

Похоже, дело едва не сорвалось. Он не учел, что Вильмош за это время мог умереть. С ним было бы легче. При его боязливости он тут же отдал бы часы.

Старая грымза из другого теста. Пистолет она разглядела, но, чувствуется, не намерена капитулировать и будет бороться, пока есть хоть один шанс.

Тут подает голос Стан, о котором Франк начисто забыл.

— Не освежить ли ей память? — картавит он.

Парень, видимо, поднаторел в таких штучках. Кромер выбрал не новичка. Может быть, даже нарочно — не доверяет Франку?

Старуха прилипла к стене. На лицо ей упала прядь редких желтых волос. Она раскинула руки, прижав ладони к имитации кордовской кожи.

Франк машинально повторяет:

— Часы!.. Часы!..

Выпил Франк немного, но ощущение у него такое, будто он здорово набрался. Все смутно, расплывчато, лишь отдельные детали вырисовываются с утрированной отчетливостью — желтовато-серая прядь, прилипшие к стене ладони, взбухшие голубые вены на старческих руках.

Он, обычно такой хладнокровный, вынужден слишком резко обернуться, чтобы посмотреть, где Стан, и фуляр развязывается. Прежде чем Франк успевает подхватить платок и прикрыть лицо, старуха узнает его и вскрикивает:

— Франк!

И, что уж вовсе глупо, поправляется:

— Маленький Франк!

Он жестко повторяет:

— Часы!

— Знаю, знаю, ты все равно их найдешь. Ты всегда умел настоять на своем. Только не делай мне больно! Я скажу…

— Боже мой, это же Франк! Маленький Франк!

Старуха приободрилась, но в то же время трусит еще отчаяннее. Она стряхнула с себя оцепенение, и голова у нее работает снова — это заметно. Она семенит по коридору в кухню, где Франк замечает плетеное кресло и толстого рыжего кота, свернувшегося клубком на красной подушке.