Жорж Сименон - Колокола Бесетра

Затем, уже более легкомысленным тоном, добавляет:

– Ты, разумеется, заметил, что мадемуазель Бланш хороша собой, – это весьма помогает выздоровлению. Завтра – она начнет тебя кормить, сначала жидкой пищей, а через несколько дней станет заставлять подниматься на несколько минут с постели. Ну, на сегодня достаточно, не так ли? Я еще надеюсь повидаться с Одуаром. Сейчас его срочно куда-то вызвали, но до полудня он вернется. А я постараюсь забежать в конце дня.

Могра прекрасно понимает, что означает взгляд, который его друг бросает, уходя, на медсестру: «Я сделал все, что мог, но, увы, мало чего добился».

Впрочем, он не кажется слишком удивленным. Видимо, при параличе такое бывает нередко.

Уже отворив дверь, Бессон возвращается.

– Тебе сделают укол, и ты несколько часов поспишь. А потом, если Одуар сочтет нужным, тебя отвезут на рентген и сделают снимок головного мозга. Ничего страшного. Ты даже не заметишь, потому что будешь под наркозом. Не нужно, старина, сердиться, если мы тебя немного помучаем, но в медицине, как везде, как и у тебя в газете, существует неизбежная рутина.

Могра не протестует, да и не хочет протестовать. И ни на кого не сердится. Даже на судьбу.

Бессон шепчется о чем-то с сиделкой, но уже в коридоре, где все так же проходят неуклюжие бесшумные тени. Справа, должно быть, находится большая палата для больных, которым разрешено вставать, а коридор является местом их прогулки.

Могра очень хочется, чтобы м-ль Бланш поскорее вернулась: оставшись один, он чувствует, что его начинает охватывать паника, как это уже было в туалете «ГранВефура».

Он нетерпеливо ждет ее возвращения еще и потому, что после обещанного укола можно снова погрузиться в забытье, и даже услышать животворное гудение колоколов.

Когда она возвращается – свежая, бодрая, улыбающаяся, – Могра следит за ней взглядом и думает, что она видится такой каждому больному и каждый смотрит на нее с одним и тем же выражением, потому что она символизирует для всех молодость и жизнь.

Она откидывает одеяло, чтобы сделать укол, и, будь он в состоянии, улыбнулся бы ей в благодарность за то, что она здесь, чтобы извиниться за неудобства, которые он ей доставляет, и, главное, за то, что не верит, что он плохой пациент и не испытывает ни малейшего желания бороться.

Ему и впрямь не хочется бороться. К чему?

Еще ночь, но который час – определить невозможно.

Первое, что Рене чувствует, – это тревога: ему кажется, что он остался один в палате, освещаемой лишь желтоватым отсветом, проникающим сквозь застекленную дверь. Он решил, что остался один, потому что дверь эта приоткрыта, как будто его вверили попечению медсестры, дежурившей на всем этаже.

Однако, немного повернув голову, он обнаруживает, что ошибся: кто-то спит на раскладушке, стоящей между его кроватью и стеной. Рене различает лишь рыжие волосы спящей и вспоминает, что вечером ему представили ночную сиделку. Это уроженка Эльзаса, Жозефа, которая говорит с сильным акцентом. Она не такая хорошенькая и улыбающаяся, как м-ль Бланш. Под ее халатом угадывается плотное, роскошное тело, белая ткань туго обтягивает грудь. У него была тетка, сестра матери, с таким же крепким телом, у нее тоже были правильные, но лишенные изящества черты.

Как ложилась Жозефа, Рене не видел. Не знал, что в палате для нее поставили раскладушку. Наверно, ее принесли после того, как он уснул под действием укола. Что ему колют? Никто ему этого не говорил. Накануне его кололи неоднократно и всякий раз после этого записывали несколько то ли слов, то ли условных значков на листе картона, прикрепленном к изножию кровати.

Судя по доносящимся с улицы звукам, ночь уже подходит к концу. Многочисленные грузовики несутся по проспекту, который, минуя Итальянскую заставу и пригород, превращается в общегосударственную дорогу N 7. Он сотни раз проезжал по этому проспекту, направляясь на Лазурный берег, но так и не удосужился поинтересоваться, как он называется. Не помнит и другое, что каждый день или несколько раз в неделю вдоль проспекта выстраиваются торговцы, продающие не только всякую снедь, но и одежду.

Это совсем рядом, в сотне метров от больницы, где он теперь находится. Проезжая мимо, Рене не раз бросал взгляд на серые корпуса, окружающие большой двор, у ворот которого стоят охранники, словно это казарма. Он всегда полагал, что сюда помещают лишь стариков, неизлечимых больных, которые в одиночку или молчаливыми кучками прогуливались по двору. И еще умалишенных. Ведь Бисетр не только больница для престарелых, но и психиатрическая лечебница.