Жорж Сименон - Плюшевый мишка

Внутри кафе также имелись девицы – по его предположению, рангом повыше. У самой тощей был точно такой же макияж, как у Элианы.

– Коньяк...

Он забыл сказать: пробную. Не имеет значения. Он может, если захочет, выпить две, три, четыре рюмки – хоть всю бутылку.

У него больше нет никаких обязательств. Не осталось никаких преград, ничего запретного. Впервые в жизни он свободен.

Но в глубине души ему было грустно, что он уходит, и он стал раздумывать, каким образом это осуществить. Вопрос серьезный – не столько из-за самого действия, сколько из-за того, что произойдет потом.

Ему отвратительно было думать, что его увезет полицейская машина или карета «скорой помощи», что ему вывернут карманы с целью установить личность.

Опять завертелись в голове мысли о свидетелях – просто какая-то навязчивая идея. Ну ладно! Ему нужен еще один, последний, чтобы набраться храбрости. До чего глупо – ведь он и не боится, а все же ему необходимо, чтобы кто-то при этом присутствовал и все видел.

Вивиана уже дома. Она ходила в кино, а потом зашла куда-нибудь перекусить.

Второй рюмки не понадобилось. Он успокоился.

Все эти «почему» и «зачем» больше ничего не значат.

Он больше не мучился вопросами. Как только он пришел к определенному решению, все проблемы исчезли. Ему это состояние знакомо как хирургу. Теперь оставалось только провести операцию, в общем, довольно несложную.

Он подготавливает операционное поле – без ассистентов и медсестер, без перчаток и маски.

Тем хуже для Барнакля, которому только и останется упрекать себя всю жизнь! Ведь все держалось на тонкой ниточке. Шабо почти натолкнул его на разгадку, когда засмеялся, и потом еще на площадке: Шабо чем-то выдал себя, пока ждал лифта, медленно идущего наверх.

Будут речи – одну, конечно, произнесет декан, это в традициях медицинского факультета.

На этот раз он не позабыл уплатить, не пришлось ни окликать его, ни смеяться над ним. Женщины проводили его взглядом до самой машины, и та, что посинела от холода, наклонилась к дверце:

– Возьмешь меня с собой?

Знала б она, куда он отправляется!

Он опустил стекло и почувствовал на лице дуновение свежего воздуха. Это было приятно, как привычная ласка, на которую не обращаешь внимания. В какой-то миг ему показалось, что он заблудился, он сделал круг и выехал на улицу Помп.

Он был в своем квартале. Из любопытства он проехал мимо своего дома, увидел свет в окне жены – она, должно быть, собиралась лечь. Остальные окна были темными.

Он остановился на Сиамской, не обратив внимания на стоящий у тротуара мотороллер. Дом, в котором жила Вивиана, был новый, роскошный, дверь, как у Филиппа, была остекленной, с чугунными завитушками.

Проходя через первый холл, он назвал себя – консьержка привыкла к его ночным визитам. Затем надо перейти внутренний двор и войти во второе здание, такое же, как первое. Квартира Вивианы налево, в первом этаже, у него свой ключ. Под лестницей всегда стоят детские коляски.

Но он не сразу вошел в дом. Он остановился во дворе, нашаривая в кармане ключ, и машинально бросил взгляд на металлические ставни с дырочками, расположенными розеткой.

Он был удивлен, увидев свет, и не только в спальне, но и в гостиной.

Мыслей в связи с этим у него не возникло. Если и были, то очень смутные. Велико ли будет удивление Вивианы, если она вдруг услышит выстрел под своими окнами? Казалось, она не верила, когда он говорил, что ему ничего не стоит уйти из жизни и даже порой появляется такое искушение. Должно быть, она воображает, что таким способом он пытается вызвать у нее жалость...

Не придя ни к какому решению, он подошел к ее окнам и услышал голоса.

Нет, это не радио – он узнал голос своей секретарши. Он даже понял, что Вивиана находится в спальне и говорит достаточно громко, чтобы ее услышали в гостиной, откуда ей отвечал мужской голос.

По звуку он безошибочно определил, что мужчина сидит в английском кресле – его кресле; Вивиана подарила ему это кресло ко дню рождения, потому что он жаловался на неудобные узкие кресла ее обстановки.

По акценту он узнал студента-венгра, которого Вивиана как-то представила ему во дворе Пор-Рояля.

Его звали Януш Микульский, ему едва ли было года двадцать два, его черные волосы завивались кольцами, а глаза ярко блестели.

Он беженец. Семья его погибла. Он очень беден и не ходит на лекции Шабо, а посещает гинекологические курсы профессора Бланка, в том же здании.