Жорж Сименон - Плюшевый мишка

Жорж Сименон

ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА

Изд. «Копирайт», г. Москва, 1997 г.

OCR Палек, 1999 г.

Завтрак у Люсьена и роды египтянки

Что-то ему приснилось, это точно, но, как всегда, он не мог бы рассказать свой сон. Видения мелькали сумбурно, стремительные и расплывчатые, ему не удавалось уловить их и удержать в памяти до пробуждения. Он пытался восстановить, что же он видел, он доводил себя до полного изнеможения, но... И это было досадно: во сне заключалось что-то очень важное для него, какое-то тайное указание.

Что ему запомнилось, так это... Нет, словами не выразишь, они не улавливают сути, противоречат одно другому: запомнилась чья-то враждебность, правда не угрожающая ему ничем, – нет, бездейственная, неопределенная, она исторгала из неживого мира нечто более значительное, чем бездушные тени людей и вещей среди неясного пейзажа. Он не был уверен, снились ли ему люди, но если даже и снились, лиц у них не было. И все же было там, безусловно, что-то очень важное. Его угнетала мысль, что если он не сделает над собой усилие и не вспомнит, то навсегда упустит след.

Тем не менее он, как обычно по утрам, точно знал, который час. Сквозь дрему он слышал жужжание пылесоса в глубине квартиры, знал, что несколько окон открыто. Ему даже казалось, что он видит сквозь сомкнутые веки и запертую дверь, как ветер надувает занавески в пустых комнатах.

Тревожно ожидал он выхода из этой комы, подстерегал шаги Жанины горничной, что каждое утро, кроме воскресенья, приносит ему кофе. Послышалось мелодичное позвякивание фарфора о поднос; обычно она поворачивает дверную ручку и несколько мгновений, выжидает (он никогда не мог понять – зачем?); вместе с запахом кофе в комнату врывается свежий воздух.

Жанина, свежая, еще пахнущая мылом, в форменной одежде, подходит к постели и оглядывает его с головы до ног, затем произносит равнодушным голосом:

– Восемь часов.

Что она думает о нем? Какие испытывает к нему чувства? Что расскажет как свидетельница, если, допустим, событие произойдет сегодня?

– В восемь часов я пошла его будить и понесла ему кофе.

– Он обычно встает в восемь?

– Да нет, по-разному.

– Откуда же вы знали, что именно в это утро вам следует разбудить его в восемь?

– Он оставил мне в кухне записку. А если б ее потом спросили:

– Что это был за человек?

Интересно, что бы она ответила? Считает ли она его стариком? Может быть! Ей двадцать четыре года, и в ее глазах сорокавосьмилетний мужчина, конечно же, старик. Его унижало, что цветущая девушка, у которой, естественно, молодые любовники, разглядывает его, лежащего в постели с помятым лицом и прилипшими к виску волосами. Любовники у нее были, и она этого не скрывала. Она в доме недавно, месяца четыре или пять. Слуг, кроме кухарки, меняли часто. Его мнения никто не спрашивал. Не его дело. Может быть, оберегали от излишних забот. Жанина – бесчувственный чурбан, ей и в голову не приходит поздороваться и улыбнуться. А ведь она веселая! Часто слышишь, как она распевает за уборкой или во все горло хохочет с другой прислугой.

Ну а он всего лишь хозяин. Как бы и не мужчина. Задавалась ли она когда-нибудь вопросом: почему он спит в этой неуютной комнате, похожей на тюремную камеру?

Она раздвигала занавески из сурового полотна. Он надевал халат, ногой нашаривал шлепанцы, но чаще всего ему приходилось нагибаться и вытаскивать их из-под кровати. Затем, прежде чем приниматься за кофе, он растворял в половине стакана воды порошок висмута.

По утрам желудок давал себя знать. Что ж – сам виноват. Но он уже смирился с этим.

День начинался ни хорошо ни плохо – день как день. Понемногу Шабо осваивался в собственной шкуре, наслаждался, несмотря ни на что, первым глотком черного кофе.

Вот уже много лет не спал он у себя в комнате, прижившись вот в этой, рядом со своим врачебным кабинетом. Раньше здесь была кладовая, затем сюда поставили больничную койку – на тот случай, если комунибудь из его пациенток понадобится несколько часов отдыха после изнурительного обследования или непредвиденного осложнения, прежде чем ее отправят домой или в клинику.

Узкое высокое окно выходило в сад, поодаль виднелись старинные кирпичные конюшни, переоборудованные под гаражи.

Ночью шел дождь. В полчетвертого, когда он вернулся домой, уже моросило. Он приехал на такси из клиники и был так измотан, что, прежде чем лечь, налил себе стакан коньяку.

Опавшие листья сплошь покрывали газон. Оголенный платан выглядел почти непристойно; на березе еще дрожало несколько листиков.